— Похоже, вам нужно обзавестись приличным брокером.
— Таких в природе нет. Все они базарные зазывалы, выколачивающие из вас комиссионные. Если бы и был где-то приличный брокер, долго бы он приличным не остался. Святой Петр первым бы за него схватился. Честный брокер, — какой великолепный пример для ангелов! Поверьте мне, у меня этих брокеров уже полдюжины было. Все они зазывалы, и все тут. Сперва они оказываются, по мелочи, правы, а потом тут же уводят вас в сторону.
— Вам стоит прислушиваться к собственным импульсам.
— Оно бы хорошо, но я очень занятой человек Я мог бы переигрывать этих мошенников семь дней в неделю, но у меня нет времени. Мне надо заниматься делами.
— Похоже на то, что вам надо просто отдавать брокеру свои распоряжения и не выслушивать никаких его советов.
— Конечно. Конечно, так бы и надо было делать. Я уже был бы богачом, если бы эти зазывалы поганые не заставляли меня продавать в неподходящий момент или покупать не те акции.
Список ролей, которые играют инвесторы, можно продолжать до бесконечности, но челюсти австралопитека как не было, так и нет. Может быть, как говорят мои мудрецы, инвесторы находятся на бирже для чего-то еще. У меня есть приятель с небольшой клиринговой конторой, и он говорит
— Нет разницы, крупные они инвесторы или мелкие. Если они делают немножко денег, они рады. Если они теряют немножко денег, то тоже не особо расстраиваются. Все, что им нужно, — это иметь возможность тебе позвонить. Они хотят спросить: «А как там мои акции? Поднимаются? Падают? А прибыли? Что слышно о возможном слиянии? Что вообще происходит?» И они хотят делать это каждый день. Им нужен друг, им нужен кто-то на другом конце провода, они хотят быть частью того, что происходит, и вы даете им возможность выбора между тем, чтобы делать деньги с гарантией или быть в игре. И если вы придадите этому соответствующую форму, позволяющую им сохранить лицо, каждый из них, без исключения, предпочтет быть в игре. Это, конечно, бессмысленно, если иметь в виду здравый смысл, но свой сумасшедший смысл в этом есть, если посмотреть на вещи реально.
Глава 7
Тревоги и поиски индивидуальности
Когда я буду богат,
То все переменится,
И жизнь моя станет другой.
Абсолютная мобильность американцев, конечно, вещь великолепная, но она оказывает и мощное давление. Если наши соседи разбогатели, разве с нами не должно произойти то же? А если мы не разбогатели, то почему? Конечно, было бы мило просто сказать: Иншалла, такова уж судьба, дружище, или таковы уж законы шоу-бизнеса, но это не помогает, потому что все мы всерьез верим в возможность перемен и в Великое Будущее непрекращающегося прогресса.
Мы с вами уже видели на отобранных по строго научным критериям примерах, что биржевые рынки могут для разных людей означать совсем разные вещи, и что они представляют собой своеобразную сцену, на которой разыгрываются самые разные роли.
Но для серьезных игроков в этой игре есть и более серьезные опасности. Опасности эти не новы, и они, видимо, имманентно присущи обществу, ориентированному на работу, где индивидуальность, как считается, определяется родом занятий, а индивидуальность более высокого порядка — достижениями конкретного человека. Если этот род занятий — делание денег, причем в самой чистой своей форме, то тревожность наличествует всегда, почти по определению, потому что всегда существует угроза того, что деньги, как выражение достигнутого, могут растаять. Чтобы понять это, совсем не обязательно читать исследователей последнего времени типа Дэвида Райсмана. Вы можете найти то же самое, хотя автор не намеревался писать именно об этом в книге «Роман и трагедия широко известного бизнесмена из Нью-Йорка, рассказанные им самим». Этим «им самим» был человек по имени Уильям Ингрэм Рассел, а год издания книги — 1905-й. История Рассела в той или иной форме возникает постоянно: с тех пор, как Протестантская Этика и Дух Капитализма высадились на американский континент. Мистер Рассел жаждал не только денег, но и Признания, полагающегося их обладателю. Какие-то деньги он сделал, потом потерял, потом сделал снова, построил себе прекрасный дом с великолепной библиотекой, потом потерял и это, и в конце концов разорился до такой степени, что друзья разбежались, и никто даже не захотел внести скромный залог, когда его арестовали из-за какой-то достаточно ординарной сделки. Такая вот гравюра Хогарта. Собрав остатки сил, Рассел написал книгу, которую посвятил «чудесной маленькой женщине», которая оставалась с ним до последнего.
Со времен мистера Рассела отточенный пиратский клинок свободно-предпринимательской формы капитализма заметно притупился, а насколько можно судить по книге, друзья оставили его просто потому, что был он человеком довольно тяжелым. Да и прочие вещи уже не те, что во времена мистера Рассела. Рынки и биржи более честны, и друзья не бросают неудачников таким драматично-диккенсовским образом. А вот «чудесные маленькие женщины», напротив, крайне редко бывают столь преданными и стойкими, как миссис Рассел. Поэтому сегодняшним мистерам Расселам легче держаться за друзей и залоговых поручителей, чем за жен, но, возможно, эта сторона нашей нынешней реальности с деньгами ничего общего не имеет.
Самые сильные эмоции на рынке — жадность и страх. Когда биржа идет вверх, приливная волна жадности почти физически ощущается. Обычно со времени последнего биржевого «дна» должно пройти от шести месяцев до года, чтобы эта волна начала набирать силу. Сначала вы ощущаете зуд жадности, когда видите, как вверх пошли акции, которых в вашем портфеле нет. Потом акции ваших друзей удваиваются в цене — или, если удвоились ваши, то их выросли в три раза. Это и приводит к максимальным ценам «бычьего» рынка. Конечно же, никто не жаждет покупать по максимальной цене, но людей, делающих это, достаточно много для того, чтобы взвинтить цены до потолка. Как они умудряются это делать? Должно быть, здесь работает элемент заразительности, описанный для толпы Ле Бона, — желание идти со всеми в ногу. Просто поразительно, как меняются временные горизонты и финансовые цели. Сначала, после трепки, которую им задала биржа, инвесторы приступают к игре с осторожностью и покупают акции, которые, как они надеются, могут дать им 50 процентов за полтора года. Но по мере того, как темп игры нарастает, 50 процентов за полтора года уже кажутся слишком медленной забавой, потому что на бирже есть акции, — и кто-то же их имеет! — которые приносят 100 процентов за полгода. В конце концов все несутся в зажигательной пляске, и все это очень весело, особенно если вам вовремя удается с этого празднества удрать.
То же самое происходит при обратном движении. Когда биржа начинает двигаться вниз, у многих проявляется склонность к выжиданию, пока акции немножко не поднимутся, чтобы начать от них избавляться. А они упрямо ползут вниз, и сама мысль о том, что вы могли совершить ошибку, что вас подвели собственные расчеты, может быть настолько парализующей, что вы ждете еще немного. Наконец, вера испаряется без остатка. Если вчера акции упали на 10 процентов, то сегодня они могут рухнуть на все двадцать. И в один прекрасный день, когда все новости оказываются только траурными, вы просто вынуждены избавляться от этой мерзости, которая так жестоко с вами обошлась. Все кончается массовыми судорогами, где уже никому не весело, если, конечно, вы опять-таки не удрали заранее.
И совершенно неважно, с какой роли начинает инвестор. На пике описанных нами процессов любая его роль полностью растворяется в роли, которую играет толпа — роли жадности или страха. Единственная реальная защита от того, чтобы стать частичкой сметающей все на своем пути толпы, — это иметь настолько сформировавшуюся индивидуальность, чтобы никакие истерики биржи на нее не могли повлиять. Линхарт Стернз, недавно умерший нью-йоркский консультант по инвестициям, как-то написал крайне интересное эссе об инвестменте и тревожности, поскольку тревожность — серьезная угроза индивидуальности. Судя по всему, Стернз имел клиентов в не меньшей степени чокнутых, чем те, с кем мы уже познакомились. Один из них ни за что не хотел покупать облигации, потому что облигации напоминали ему о смерти — что, может, не так уж и абсурдно в свете дискуссий на фрейдовских еженедельных психологических посиделках в Вене. Другой, фабрикант одежды, настаивал на том, что акции ни в чем не отличаются от платьев, что их нужно, если, конечно, возможно, продавать с прибылью, но потом «уценять и распродавать без остатка к концу сезона». Линхарт Стернз, должно быть, благотворно влиял на своих клиентов, потому что его главный тезис заключался в том, что конечная цель инвестиций — обретение покоя. А покой можно обрести, только избегая тревог. А чтобы избежать тревог, человек должен знать, кто он такой и что он делает.