Индеец получал огромное наслаждение от того, что мог наставлять дочь.
– После наводнения на реке останется много умирающих животных и таких, у которых сломаны ноги или хребет, так что им не спастись даже от раненого ягуара, – сказал он. – Он это понимает, поэтому именно туда пойдет охотиться. Я сделаю плот, мы поплывем по реке и будем искать зверя. Мы найдем следы, и больше я их не потеряю.
Взяв в руки кусок мяса, он вонзил в него острые, густо посаженные зубы и принялся пережевывать с таким усердием, что растаявший жир заструился по подбородку.
– Нужно обязательно предугадывать, как поступит животное, – сказал он. – Именно потому я хороший охотник, что думаю, как поведет себя животное.
Марика знала, что отец разыщет следы и выследит прекрасное животное, а потом убьет его. И даже сознание того, что за шкуру им заплатят деньги, на которые она купит материю для платья, не радовало девочку.
Закончив есть, Урубелава сытно рыгнул и, взмахнув ножом, велел дочери:
– Отыщи хорошее бальсовое дерево, которое можно срезать. Я сделаю плот.
Девочка отправилась в лес, а Урубелава еще раз смазал лук жиром пекари, чтобы оружие не утратило гибкости. Потом он прилег на спину в тени лупуны. Было приятно поваляться на мху в тенистой прохладе, ни о чем не заботясь.
А Марика размышляла о судьбе ягуара и никак не могла отогнать прочь печальные мысли… Когда они пытались связать животное, девочке показалось, что ягуар, которого она мысленно называла «бедным созданием», очнулся и взглянул ей прямо в глаза. Ей почудилось также, что в глазах животного таилась мольба. Глаза ягуара были огромные, темно-коричневые, с длинными ресницами и очень красивые. И в этих глазах отражались смертельный ужас и боль…
Марика отыскала бальсу, от мощного ствола которой отходило множество длинных и прямых ветвей, и поискала глазами лианы, которые понадобятся отцу, чтобы связать бальсовые ветви. Она увидела несколько лиан в зарослях сахарного тростника и радостно засмеялась, так как сахарный тростник попадался нечасто, а отец любил им полакомиться.
У девочки не было ножа, и она отгрызла кусок сладкого стебля зубами. Возвратившись к отцу, возлежавшему в тени и напевавшему под нос, она сказала:
– Я нашла бальсу и лианы, которыми ты свяжешь ветви плота. Это совсем рядом, вон там.
Урубелава довольно кивнул:
– Спасибо. Я даже не говорил тебе про лианы. Я очень рад, что ты сама догадалась.
Вытащив руки из-за спины, Марика показала отцу стебель сахарного тростника:
– Посмотри, что я еще нашла.
Урубелава восторженно захохотал, взял сладкий стебель и впился в него зубами; потом он встал и обратился к дочери:
– Проводи меня. Сначала я нарежу сахарного тростника, потом нарублю лианы и бальсовые ветви, и мы построим плот и поплывем на нем, куда захотим.
Возле зарослей тростника Урубелава отдал нож дочери, чтобы она нарезала сладких палочек, а сам подошел к бальсе и начал выбирать подходящие ветви. Чтобы выдержать тяжесть двух человек, хватило бы четырех-пяти крепких ветвей. Солнце уже спустилось, и Урубелава попытался сообразить, куда их принесло потоком. Расстояние значило для него мало. Индеец не затеряется даже в бескрайней сельве, ему достаточно не забывать того, что с раннего утра, когда солнечные лучи начинают пробиваться сквозь густую листву, они должны светить в уголок правого глаза, а потом, постепенно перемещаясь, обогревать лицо. Затем, рано или поздно, он заметит на горизонте контуры горной гряды, похожей на спящую девушку, и пойдет, ориентируясь на ее грудь, а там уже недалеко до родных мест.
Глядя на бальсу, Урубелава с чувством вины подумал о гевеях, из-за которых покинул поселок, но потом решительно выкинул эти мысли из головы. Ведь он сказал дочери: «Сначала мы должны поймать животное…»
Марика принесла нож и стояла, перекинув через плечо связку стеблей сахарного тростника и ожидая, пока отец срубит бальсовые ветви.
Несколько часов назад Бишу лежала почти в том самом месте, где сейчас работал индеец.
Она наблюдала, как он дремал в тени и как его дочь отправилась в лес на поиски дерева. Девочка прошла совсем рядом, и Бишу попятилась под прикрытие зарослей сахарного тростника. Какое-то мгновение она колебалась, не наброситься ли на беззащитную девочку, от которой исходил ненавистный запах преследователей… Что-то ее удержало, и она затаилась в зарослях, лишь кончик хвоста слегка подергивался.
Когда девочка начала жевать сладкие стебли, Бишу медленно, не спуская с нее глаз, отползла назад, пока плотный ковер листвы не скрыл ее. Потом она пустилась бежать, насилуя свое измученное тело и лишь слегка касаясь земли раненой передней лапой. Бишу не щадила себя, понимая, что должна раз и навсегда избавиться от опасности, которая постоянно оказывалась рядом в тот момент, когда ее меньше всего ждешь.
Оставив индейцев далеко позади, Бишу остановилась перевести дух, но у нее тут же закружилась голова. Раны снова кровоточили. Спотыкаясь и падая, Бишу слепо потащилась к стоявшему ближе всех дереву и, цепляясь за кору, стала медленно карабкаться по стволу.
Последние силы оставляли ее. Зарычав, она глубже вонзила когти в дерево, но удержаться не смогла. Бишу упала и лишилась чувств.
Высоко в ветвях расположились грифы. Для них наступила роскошная пора. Реки и болота кишели беспомощными животными, ранеными и умирающими. Грифы успели набить ненасытные утробы падалью, но сейчас снова высматривали, не представится ли случай поживиться.
Это были большие королевские грифы, с размахом крыльев более восьми футов. Черные крылья и хвосты резко выделялись на белом оперении туловища; лысые головы были кичливо и отвратительно разукрашены в алый, желтый, пурпурный и голубой цвет. Птицы отличались недюжинной силой – острые стальные клювы, способные одним ударом раздробить череп или молниеносно выклевать глаз, служили оружием и нападения, и защиты. Над грифами кружила стая кондоров во главе с чудовищных размеров вожаком, голову которого венчал темно-пурпурный, потемневший от возраста гребень. Кондору было больше двадцати лет, и его сила и коварство соответствовали возрасту. Белые перья местами пробивались на черных крыльях, и он парил немного в стороне от остальных, как бы подчеркивая свое превосходство. Кондор отличался ненасытностью и был способен одним ударом ноги со страшными когтями разорвать горло взрослого оленя.
Кондор попал в этот лес из высоких Анд. В течение многих лет его стая терроризировала окрестные леса. Индейцы давно заприметили кондора, и многие безуспешно пытались поймать его.
У индейцев был свой метод охоты на кондоров. Они терпеливо выжидали, затаясь в укромном месте, пока по вялому, медлительному полету птицы не определяли, что ее желудок плотно набит. Тогда они взбирались на возвышавшиеся над местностью деревья и наблюдали, как отяжелевший кондор спускался в гнездо, запрятанное среди скал. Индейцы, прихватив прочные веревки, с легкостью горных козлов карабкались на труднодоступные скалы, связывали огромную птицу, пребывавшую в полном оцепенении, и торжествующе волокли в свое становище.
Там, в центре поселка, они привязывали плененную птицу за ногу к дереву, где каждый останавливался, чтобы выразить восхищение мужеством охотника-скалолаза, поймавшего столь грозную добычу. Скоро, однако, кондор погибал, как его ни кормили, и тогда простодушные индейцы печалились – они любили животных и не понимали, почему те гибли в неволе…
Старый кондор внимательно рассматривал с огромной высоты распростертое в траве тело ягуара. В сознании чудовищной птицы любое животное, лежавшее на земле и не пытающееся укрыться, было умирающим. Он видел, что крикливо разукрашенные королевские грифы уже заняли наблюдательные посты на верхушках деревьев; потом они начнут перелетать с ветки на ветку – огромные птицы не отличались храбростью и приближались к добыче, лишь уверившись в ее полной беззащитности. Но это животное не шевелилось – значит, оно было мертвым.