С такой позицией был совершенно не согласен набиравший в Пруссии политический вес принц Вильгельм. В приглашении западными державами Пруссии на Парижский конгресс, где мнение Пруссии особо никем и не учитывалось, в видимости участия Пруссии в решении судеб континента Вильгельм и поддерживающие его либеральные круги видели признание европейскими державами политического веса Пруссии, подтверждение принадлежности Пруссии европейской пентархии.
Стремление к прусско-российскому единству сохранилось в политической программе Бисмарка и после окончания войны, когда происходила определенная трансформация европейских международных отношений. На заседании прусского парламента 20 февраля 1858 г. лидер консервативной партии Эрнст Людвиг фон Герлах поставил риторический вопрос: «Положение в мире изменилось; знамя революции, которое из Франции было водружено здесь, в Германии, исчезло; сейчас же во Франции и во всей Европе популярен цезаризм. Несколько лет тому назад предпринималась попытка подтолкнуть Пруссию в союзе с Францией к войне против России. Сейчас же Франция и Россия живут в согласии и мире»[306]. Прусский посланник с настороженностью следил за таким потеплением в отношениях между Россией и Францией, тесные объятья которых грозили раздавить слабую в то время Пруссию.
Быстро ориентируясь в новых условиях, он выдвинул довольно революционную для прусских политических кругов идею о нецелесообразности для Пруссии противиться такому союзу, но необходимости постучаться в него с предложением о вступлении. А дальше время расставило бы все по своим местам, ведь даже если географическое положение и международные обстоятельства и способствовали налаживанию российско-французских отношений, то
в польском вопросе, актуальном для двух стран, интересы России и Франции, по мнению Бисмарка, резко расходились.
Расхождение Петербурга и Парижа во мнениях относительно решения польского вопроса, по мысли Бисмарка, привело бы в дальнейшем к пониманию российскими политическими кругами необходимости укрепления отношений с Пруссией. Сохранение status quo в Польше становилось в этом случае одним из крепких связующих звеньев между Пруссией и Россией, потому что восстановление независимой Польши, по мнению Бисмарка, означало бы военно-стратегическую катастрофу и нарушение территориальной целостности двух государств.
Эти и другие планы территориального разделения Российской империи, выдвинутые западными политиками во время Крымской войны[307], Бисмарк называл «ребяческими утопиями», он также критиковал попытку германских либералов «рассматривать в своих планах будущей Европы 60 миллионов великороссов как caput mortuum[308]» и перспективу «этот народ <…> как угодно третировать, не превращая его тем самым неизбежно в союзника всякого будущего врага Пруссии»[309], что, к слову, разделял и сам прусский король Фридрих-Вильгельм IV[310].
В Берлине Бисмарка за такие мысли стали подозревать в симпатиях к России и Франции. Однако во Франкфурте политические оппоненты прусского посланника неоднократно могли убедиться в его преданности Пруссии. Передавая однажды в письме австрийскому министру-президенту К. Ф. фон Буоль-Шауэнштайну содержание очередного спора с Бисмарком, председатель Союзного сейма И. Б. фон Рехберг унд Ротенлёвен особенно выделил: «Бисмарк пришел в такое волнение, что проговорился: „я являюсь прусским посланником и должен защищать интересы Пруссии, а не <Германского> союза“»[311]. В переписке с Мантейффелем и Герлахом Бисмарк более откровенно раскрывал истинную цель своей политики, заключавшуюся в защите государственных интересов исключительно Пруссии: «Сообщения из Берлина говорят мне, что при дворе меня считают бонапартистом. Ко мне несправедливы. В 50-е годы мои противники обвиняли меня в предательской симпатии к Австрии и нас называли вёнцами в Берлине; позднее решили, что мы пахнем юфтью, и назвали нас казаками со Шпрее. В то время на вопрос, я – за русских или западные державы, я всегда отвечал – за Пруссаков, и мой идеал во внешней политике – свобода от предубеждений и независимость от симпатий или антипатий по отношению к иностранным государствам и их правителям <…> Я с одинаковым удовлетворением буду смотреть на наши войска, сражающиеся против французов, русских, англичан или австрийцев, как только мне докажут, что это находится в интересах здравой и хорошо продуманной политики Пруссии»[312]. В конце 50-х гг. Бисмарк считал, что война с Россией полностью противоречила интересам Пруссии, поскольку настоящих причин для нее в тот период не существовало.
307
Эти планы не потеряли свою актуальность для западноевропейских политиков и с течением времени. Так, «Московские ведомости» (от 28 февраля 1863 г. № 45. С. 2) писали: «Планы врагов России, с осуществлением которых она должна была бы утратить значительную часть своих исконных областей, и уступить свое место новой великой державе <.. > эти планы находят себе сочувствие в Европе и даже считаются удобоисполнимыми».
308
«мертвая голова» – термин из средневековой химии для обозначения нелетучих стойких остатков при процессе перегонки.
311
Rechberg an Buol. 15. VII. 1857 // HHStA Wien. PA II 37. Deutscher Bund. Berichte 1857. I–VII, fol. 802–812. Bericht. Behändigte Ausfertigung. Praes.: 18. Juli 1857; см. также: QGDB. Bd. 2. S. 825.
312
Bismarck an Gerlach. 10. V 1857// GW. Bd. XIV Teil. I. S. 469, или: Отто фон Бисмарк. Воспоминания. Т 1. С. 241.