Бисмарк поначалу наблюдал за происходящим со стороны. Он допустил довольно серьезную промашку, решив стать депутатом ландтага провинции Саксония. В Померании у него имелись серьезные покровители и группа поддержки, и получение мандата было практически гарантировано. Какое-то время Бисмарк полагал, что и на берегах Эльбы дело обстоит подобным же образом. Однако в последний момент обер-президент провинции Густав фон Бонин решил лично отправиться в столицу, и в результате владелец Шёнхаузена лишился мандата, который уже считал своим. В отчаянии Бисмарк обратился к своим покровителям при дворе. Ему удалось стать заместителем депутата фон Браухича, который 8 мая сложил в связи с болезнью свои полномочия и, таким образом, освободил место для молодого преемника. По данным Эриха Маркса, эта удача не была случайной — покровители Бисмарка настойчиво уговаривали Браухича дать дорогу своему заместителю[104].
Планировал ли Бисмарк уже в тот момент стать профессиональным политиком? Точного ответа на этот вопрос мы, вероятно, никогда не узнаем. Ему, безусловно, нравилась новая сфера деятельности, где он мог дать выход своей кипучей энергии. Но не сменится ли прелесть новизны скукой, как уже бывало не раз? Этого не произошло; постепенно молодой депутат входил во вкус политической деятельности, в конечном счете вернувшись к своим юношеским мечтам о дипломатической карьере.
На первых порах главной задачей Бисмарка стало привлечь к себе всеобщее внимание в палате, состоявшей из примерно 600 депутатов. Это оказалось не так сложно, как кажется на первый взгляд. Необходимо было лишь в полную силу проявить искусство красноречия и черты характера, обеспечившие ему в свое время репутацию «бешеного юнкера»: решительность, энергию, упорство в отстаивании своих интересов и готовность идти наперекор общественному мнению. Не стоит забывать и о наличии у молодого депутата могущественных покровителей — братьев Герлах, видевших в нем талантливого, подающего надежды ученика. Да и объективно в консервативном лагере, который оказался в Соединенном ландтаге в меньшинстве и вовсе не являлся созвездием талантов, выделиться было легче, чем среди либералов.
Свою первую речь Бисмарк произнес уже 17 мая — спустя всего пять дней после того, как стал принимать участие в заседаниях. В качестве повода он использовал заявление одного из депутатов-либералов, требовавших принятия конституции среди прочего на том основании, что немецкий народ, поднявшийся в 1813 году против Наполеона, был воодушевлен надеждой на политические свободы. Бисмарк со всем своим риторическим пылом обрушился на предыдущего оратора, объявив, что тот унизил национальную честь, полагая, «что злоупотребления и унижения, которые терпела Пруссия от чужаков, были недостаточны для того, чтобы кровь вскипела, а чувство ненависти к чужеземцам затмило все остальные чувства». Выступление многократно прерывалось выкриками из зала. Когда шум стал совершенно невыносимым, заглушая слова оратора, Бисмарк совершил один из тех своих жестов, которые войдут в историю: достал из кармана «Шпейерскую газету»[105] и невозмутимо погрузился в чтение — до тех пор, пока председательствующему не удалось восстановить тишину. И только потом ответил на замечание одного из своих оппонентов, заявивших, что молодой депутат не имеет права судить о событиях, свидетелем которых не был лично: «Не могу отрицать, что не жил в то время, и я всегда сожалел о том, что не имел возможности принять участие в этом движении; однако сожаление только что уменьшилось благодаря полученному мной разъяснению»[106].
Выступление молодого депутата вызвало скандал, но именно это и требовалось Бисмарку; вскоре его стали узнавать за пределами сравнительно узкого круга друзей и покровителей. Имя помещика из Шёнхаузена замелькало на страницах либеральных газет, где он выступал в роли неисправимого реакционера, стереотипного юнкера-монархиста. Бисмарк вовсе не был в обиде: именно такой образ он целенаправленно создавал в глазах как соратников, так и политических противников.
105
«Шпейерской газетой»