В течение первых месяцев 1851 года Бисмарк развернул активную и очень напряженную деятельность, направленную на то, чтобы привлечь к своей особе внимание монарха и европейских дипломатов. Он регулярно посещал светские мероприятия, выступал в палате с речами в защиту прерогатив короны. Так, 24 февраля он заявил, что если палата не утвердит бюджет, король может править и без него, поскольку такое развитие ситуации никак не регулируется законодательством (эта мысль еще сыграет большую роль в карьере Бисмарка)[157]. 11 марта он выступил против сокращения военных расходов, заявив, что армия не может зависеть от мнения штатских дилетантов из ландтага[158]. Оба выступления были весьма высоко оценены монархом, который благожелательно наблюдал за деятельностью молодого парламентария. Фридрих Вильгельм IV по-прежнему избегал каких-то публичных выражений своей симпатии к Бисмарку, однако был о нем достаточно хорошего мнения и даже в какой-то степени считал себя его покровителем.
Тем не менее кандидатуру Бисмарка на пост прусского представителя в Бундестаге стали всерьез рассматривать только в конце апреля, после того, как был отвергнут ряд других претендентов. Король, поколебавшись, в итоге дал свое согласие. Назначение во Франкфурт значительно усилило позиции Бисмарка внутри «камарильи» — если раньше он был скорее «адъютантом», то теперь ему был поручен самостоятельный фронт работ.
Когда весть о назначении стала достоянием общественности, германская пресса разразилась целой серией скептических публикаций. Бисмарка называли «политическим младенцем», который своими действиями похоронит еще оставшийся в немецких государствах авторитет Берлина. Принц Вильгельм Прусский скептически предположил, что «этот лейтенант ландвера» не справится с поставленной задачей[159]. Даже покровитель молодого консерватора Эрнст Людвиг фон Герлах в какой-то момент усомнился в правильности идеи назначать на ответственный пост совершенно неопытного в бюрократических вопросах человека.
Сам Бисмарк был весьма обрадован новым назначением, но одновременно понимал, насколько трудными станут первые шаги на дипломатическом поприще. «Предвижу, что это будет неблагодарная и полная опасностей служба, на которой я при всем старании утрачу расположение многих людей», — писал он жене 28 апреля[160]. Тревожила его и собственная неопытность в вопросах дипломатического ремесла. «Я считаю, что не смогу сразу принять полностью самостоятельный пост», — делился он сомнениями с Иоганной, одновременно опасаясь, что такая нерешительность заставит короля изменить свои планы[161]. Проблема была решена с помощью прусского посла в Петербурге Теодора фон Рохова[162], который прибыл во Франкфурт одновременно с Бисмарком и остался там до середины июля, чтобы ввести последнего в курс дела. Рохов сам с удовольствием остался бы при Бундестаге и лишь с большой неохотой сдал лакомый пост новичку, которого называл не иначе как «спившимся студентом» и «померанским свинопасом»[163].
Но убедить короля в необходимости своего назначения было только половиной дела. Не легче оказались переговоры с Иоганной. Ей было вовсе не по нраву покидать тихий Рейнфельд и перебираться в большой шумный город; по некоторым свидетельствам, узнав о назначении, она проплакала три дня[164]. Молодой жене нравилась сельская идиллия, и ее мужу пришлось свалить ответственность за предстоящие перемены на высшие силы. «Я не искал этот пост: так решил Господь, и я должен его принять и не могу отказаться от этого», — писал Отто Иоганне в конце апреля[165]. «Я солдат Господа, и куда Он посылает меня, я должен идти, и я верю, что Он направляет меня туда и организует мою жизнь так, как Ему это нужно», — повторял он несколько дней спустя[166]. Ссылка на высшие силы была призвана убедить супругу и одновременно снять с самого Бисмарка ответственность за принятое решение. Как могла ревностная пиетистка противиться воле Господа?
Одновременно Бисмарк демонстрировал супруге всю свою любовь и нежность, чтобы укрепить связь между ними. «Поверь мне, я люблю тебя как частичку самого себя, без которой я не могу и не хочу жить; боюсь, что из меня не вышло бы ничего приятного Господу, если бы у меня не было тебя; ты — мой якорь на хорошем берегу, и если канат оборвется, то пусть Господь смилостивится над моей душой», — писал он в начале января 1851 года[167]. «Я женился на тебе, чтобы любить тебя перед Господом и по велению моего сердца, и чтобы иметь в этом чуждом мире пристанище для моего сердца, где его не заморозят холодные ветра и в котором я найду тепло родного камина, к которому я приникаю, когда снаружи штормит. […] Нет ничего, за исключением милости Господа, что было бы мне дороже, роднее и нужнее, чем твоя любовь и родной очаг, который с нами даже на чужбине, если мы вместе» — эти строки написаны уже после состоявшегося назначения, в мае 1851 года[168]. Одновременно Бисмарк подчеркивал свою заботу о семье и заверял супругу, что не примет поста, который помешает ему быть вместе с ней[169].
162