— Гауптштурмфюрер, — начал примирительно Рокито, с лица которого вмиг сползла улыбка, словно его обожгли крапивой, — майор Штейнбрух только высказал свое предположение, и я не вижу причины для такого серьезного обвинения.
Ноймарк поправил пенсне, сузил и без того узкие глаза. Кожа на его голове, просвечивавшаяся под редкими седыми волосами, стала красной. Он не пожелал пресечь вспышку несдержанности гауптштурмфюрера. Ему не раз приходилось быть очевидцем, когда в глазах подчиненного загорался фанатический блеск, как только речь заходила о славянах. По его мнению, это происходило оттого, что Шеверс ощущал свою собственную неполноценность. Родился он около Галле на Заале, где в далекие времена коренными жителями были славянские племена лужичан, поэтому жестокость и ненависть к славянам были для него надежным щитом.
Штандартенфюрер скосил глаза на полковника и ухмыльнулся. Богатый помещик и аристократ, шеф «Ориона» никогда его, владельца небольшого бакалейного магазина, не будет считать себе равным. Это унижало Ноймарка в собственных глазах. А вообще-то он не церемонился с офицерами абвера и самолюбия их не щадил. Занимая высокое положение в службе безопасности, он мог себе это позволить.
Шеверс посмотрел на молчавшего шефа и не увидел в его глазах осуждения. Мягкой, крадущейся походкой он подошел к столу, на котором лежали газеты, и нашел нужную ему.
— Вы читали речь генерала Гейдриха, произнесенную им в Праге? — спросил он у Штейнбруха.
Тот ответил, что читал.
— А теперь послушайте, насколько ваши сомнения... э-э... противоречат этой исторической речи, — с вызовом сказал Шеверс.
Рокито возмущала манера Ноймарка и Шеверса облекать деловое обсуждение вопросов в привычную для гестапо форму допроса, а встречи сопровождать нравоучениями, но он по-прежнему внешне оставался спокойным, сосредоточенным. Он только полуприкрыл веки, чтобы не видеть выпуклых немигающих глаз шефа городской СД.
Комедиант, усмехнулся про себя Рокито, как, между прочим, и твой шеф Гейдрих. В высших кругах армейской разведки ходили слухи, что обергруппенфюрер был морским офицером, служил вместе с будущим адмиралом Канарисом на крейсере «Берлин». Стройный, высокий, старший лейтенант Гейдрих много занимался спортом, особенно фехтованием. А на вечеринках нередко играл на скрипке. В тридцать первом году за несоблюдение традиционных принципов офицерской чести предстал перед судом чести имперского флота, был разжалован и уволен. Причина изгнания из флота тщательно скрывалась.
Мог ли мечтать младший офицер флота, что в тридцать с небольшим лет он станет обергруппенфюрером СС, генералом полиции, шефом РСХА, которому будут подчинены гестапо, криминальная полиция, СД и другие службы имперского управления безопасности? И вполне естественно, что его непостижимый для многих взлет вызывал восторг и зависть, уважение и ненависть.
Рокито еще до начала войны был приглашен на совещание, в котором участвовали обергруппенфюрер СС Гейдрих, адмирал Канарис, начальник 4 управления[7] группенфюрер Мюллер, начальник 5 управления[8] группенфюрер Небе, заместитель начальника 6 управления[9] оберштурмбанфюрер Шелленберг, руководящие работники абвера. Речь шла о формах сотрудничества РСХА и абвера. На этом совещании Рокито впервые увидел молодого генерала, державшегося подчеркнуто сухо даже с Канарисом. При выступлении хмурил и без того нахмуренный лоб, поэтому трудно было определить, где кончался лоб и начинался нос. Говорил он отрывисто и в нос. Во время выступления делал множество пауз, подбирая нужные слова.
Гейдрих, не щадя самолюбия представителей абвера, с трибуны провозгласил, что СС — это гроза всех врагов рейха и верный страж немецкого народа. Рокито посмотрел на Канариса, который при этих словах передернул плечами, но тут же овладел собой и спокойно продолжал слушать обергруппенфюрера. Оценка Гейдриха покоробила присутствовавших представителей военной разведки, считавших свою службу не менее важной, чем служба Шелленберга. Бесследно не прошла обида и у Рокито. Он внешне стремился поддерживать дружеские отношения с сотрудниками службы безопасности, но в душе презирал их.
Очнувшись от мыслей, Рокито поочередно посмотрел на продолжавшего говорить Шеверса и его шефа. По хмурому лицу Ноймарка трудно было определить, разделяет ли он возникший практически из ничего спор. А штандартенфюрер выжидал. Он дал возможность подчиненному выговориться, зная, что, если тот взорвался, ему нужно выговориться. Лишь после этого он остывал и становился восприимчивым даже к шуткам.