— А кто она, эта Соколиха?— заинтересовался Смирнов.
— Соколиха? Да наша она, тутошняя, давно живет. Правда, все время одна, ни мужа, ни детей не нажила. Сказывают люди, что с революции или с гражданской она здесь, будто бы барыней раньше была. Бежала со своим муженьком-офицером к морю, чтобы в заморские края податься, да наши им тогда все дороги перерезали. Муж ее ускользнул, а она осталась, да так и прижилась тут. Раньше, когда была помоложе, круглый год в бригаде работала, на ферме молоко принимала, а зимой — со скотом. Где-где, а у нее, этой Соколихи, в те годы самогон всегда бывал. Наши бабы да председатель Бояркин не раз пытались приструнить ее, чтобы не спаивала мужиков. Иной ведь последнюю копейку к ней нес. Ну, штрафовали ее, конечно. А в последние годы не замечается за ней этого греха. Провожает взашей мужиков, кто наведается. А как этих, Марущаков-то — не знаю. Но что прежде привечала их — это точно.
— Соколиха — фамилия? Соколова, что ли?
— Да, нет, не фамилия, а прозвище ее такое. Потому что при встрече с нашими мужиками она всегда гутарила: «Заходите, соколики, как живете, соколики?» Вот и прилепили ей «Соколиху». А зовется она, дай бог памяти, кажись, Шубовой или Шубиной. Да если надо, я завтра узнаю, да вы и сами в подворных книгах посмотреть можете.
— А почему, Варвара Платоновна, думаете, что это Марущак со своими натворил? Я имею в виду сожженную машину. Может, это вражеский самолет разбомбил.
— Нет, не самолет. Они это. Думали, наверное, что машина продукты какие везет, вот и налетели, чтобы поживиться, запас сделать да меньше глаза в селах мозолить. Знают, подлые, что в селе сейчас им нос казать нельзя, бон военных сколько, кустика свободного не сыскать. Дезертиры ведь.
— Да,— согласился Смирнов,— это резон. Ну, спасибо вам, Варвара Платоновна, за все, что рассказали. Для нас это действительно очень важно. А не могли бы вы припомнить, кто видел их раньше в этих краях?
— Да многие, товарищ командир, видели. Они и в нашу бригаду прошлой осенью приходили, кукурузу ломали да картошки просили. Я и сама их встречала несколько раз.
— А почему же вы про них в милицию не сказали, их бы задержали, и вам спокойно было бы?
— Да боязно как-то. Вот они тут, под боком. А милиция во-он где... А вот как узнали мы, что машину они обстреляли да красноармейцев погубили, то бригадирша Ольга Климова и говорит мне: «Беги, Варька, в село, найди председателя или военных, которые в Степанидиной хате стоят,— это про вас — и обскажи им все по порядку. Они разберутся что к чему». Я сначала-то Бояркина искала, да не нашла, вот и заявилась к вам.
— Так, так... Все верно. Машину действительно обстреляли они. А скажите, сколько человек их приходило в вашу бригаду?— спросил Смирнов.
— По-разному случалось. Этой весной пятеро было. Один уже старый, весь седой, ко еще бодро держится, а четверо других помоложе, мордастые. Сказывают, что пожилой этот и есть Марущак — ихний главарь, из наших краев родом.
— Значит, старый, говорите? Так зачем же ему скрываться? Ведь его же по возрасту на войну не призовут.
— А лешак его знает, привык, наверное, прятаться да мотаться по нашим краям, ест и бродит, да и молодых за собой водит.
— Как же они вели себя с колхозниками, когда в бригаду наведывались?
— По-разному было. Старый-то все больше молчал, а если и начнет какой из них что-нибудь гутарить, старик цыкнет — он и замолчит.
— А почему же вы их сами не гнали?
— Как же, прогонишь? У них у каждого ружье. Боялись мы...
Выслушав все. что знала оказавшаяся словоохотливой гостья, Смирнов поблагодарил ее и предложил проводить, так как был уже поздний час.
Шли под звездным и таким мирным небом, что не хотелось верить в неминуемый рассвет, который возродит из мрака и опаленные войной деревья, и черные печные трубы разрушенных изб, и воронки.
— А что, Варя, хорошо у вас в станице было до войны?
Смирнов и сам не понял, как у него вырвалась эта «Варя».
— Да у нас и сейчас хорошо,— игриво ответила она, нимало не смутившись, что военный говорит с ней совсем в другом, чем там, при деловой беседе, тоне.— Чем плохо! Вон сколько ребят молодых. Только жаль, что все стриженые.— Она звонко рассмеялась.— Ну -ладно, товарищ командир, спасибо, что проводили. Вот он, мой курень-то,— и она протянула провожатому жесткую, в мозолях ладошку.