— Обо всем этом,— уточнил Шубин,— мне позже стало известно от моего дяди — Нилина Андрея Арсентьевича, к которому меня и привезли из Новороссийска. У него я и рос. Потом, в тридцатых годах, дядю раскулачили и сослали в калмыцкие степи. Жили мы в землянке, недалеко от железнодорожной станции Дивное. Кругом росли высокие камыши, а за ними была степь. Его жена и двое детей там умерли. Мы стали жить вдвоем. На второй год, весной, нам было разрешено промышлять зверя. Мы с дядей пошли в степь охотиться — ставить капканы на лис — и назад не вернулись. В 1931 году пробились в Донбасс. Дядя устроился работать на шахту, женился. Там я и взял его фамилию. Через несколько лет, не знаю, каким путем, от отца из Австрии или Югославии пришло письмо. В нем он сообщал, что жив и здоров. Спрашивал обо мне и матери — живы ли мы и где находимся. Но тогда ни я, ни мой дядя, Нилин, о ней ничего не знали. Дядя, может быть, и знал что-либо, но мне ничего не говорил. Отписать мы ему ответ не смогли — не было у нас его адреса: письмо поступило к нам не по почте.
Учился я там же, на шахте «Кондратьевка», в школе. Действительно, в тридцать шестом году меня судили за то, что с дружками обокрал ларек. Но го было несерьезное воровство — мы просто хотели показать себя героями перед девчонками. Меня исключили из школы. Я поступил в Горловке в горнопромышленное училище, выучился на машиниста электровоза. Поскольку я был условно осужденным, мне без разрешения милиции с шахты выезжать никуда не разрешалось. Через некоторое время я стал допытываться у дяди, где моя мать. Он мне долго ничего не говорил о ней, а затем сказал, что надежные люди ему сообщили, будто живет она где-то на юге, недалеко от моря. Живет одна, работает в колхозе и носит фамилию моего отца — Шубина, Я решил тогда самовольно из поселка шахты уехать, чтобы найти ее. Но меня органы НКВД догнали в городе Туапсе, задержали и за нарушение правил о невыезде повторно судили. Дали три года исправительно-трудовых лагерей. Наказание отбывал в городе на Алтае. Когда началась война, я с другими заключенными однажды был послан сопровождать лесопродукцию до железнодорожной станции, откуда в лагерь больше не вернулся — сбежал. В эшелоне мобилизованных, отправляющимся в сторону фронта, я доехал до города Ряжска, там сошел и различными путями вернулся на «Кондратьевку», где в это время уже были немцы.
Дядя мой, Нилин, служил там уже начальником полиции, куда устроил и меня сначала следователем, а потом помощником, как-никак я был грамотным, окончил девять классов. Как следователь, я участвовал в обысках и арестах коммунистов и активистов, комсомольцев, в облавах на евреев.
Ну так и пошло, все больше и все дальше. Начал выпивать для успокоения души: нелегко было видеть, как немцы допросы вели. Нашел Веру Жалину, женился. Начал постоянно пить. Это чтобы оглушить себя водкой — допросы же и самому приходилось вести.
Через некоторое время дядя стал управляющим шахтой, а я — начальником полиции. В сентябре предложили мне вступить в русскую армию — немцы формировали тогда легион под названием «Варяг». Обещали, если дам согласие, отправить за границу, во Францию. Я согласился, думал, гложет быть, и отца где-нибудь там найду. Довезли нас тогда до Мариуполя, где шли бои. Нас послали в наступление. Там меня ранило в руку. Наши оставили меня долечиваться, а сами ушли дальше, в сторону Красноармейска. Я прожил в Мариуполе до глубокой осени, лечился. Затем явился в местную полицию города и поступил к ним на службу. Был следователем. Спустя некоторое время, меня вызвали в немецкий штаб. Долго расспрашивали там об отце, матери. Предложили учиться в их специальной школе. Ну вы понимаете, какой... Я согласился.
В январе 1942 года объявился отец. Он работает в немецком штабе следователем, носит форму обер-лейтенанта. Добился приказа, чтобы меня перевели к нему.
— А кто его шеф?
— Гауптман Вильке.
До этого момента Карнов еще сомневался в откровенности Шубина. Теперь все сомнения исчезли: он говорил правду. Будет ли он так же искренен в главном...
— Что же вы делали у отца?
— А ничего, отдыхал. Отец обещал отправить меня в Австрию, где у него остались жена и двое детей, но я решил дождаться, когда немцы освободят...
— Захватят, вы хотели сказать.
— Да, когда захватят Кубань. Очень хотелось найти мать.
— Ну, а дальше?
— Дальше все произошло неожиданно. Меня вызвал Вильке и предложил перейти линию фронта, найти мать ипожить у нее до прихода немецких войск. Я согласился. Да к матери, как видите, не попал,— закончил Шубин.