— Повез бы ты меня, Игнаша, к докторам,— попросила она как-то мужа.— Помру ведь.
Игнат вскипел:
— Что старухи-то не помогают? Чего же тогда вожжаешься с ними, сколько уж добра им перетаскала!
Однако назавтра запряг Серка и направился с женой в город. Нашел там бывшего своего односума, а уж тот свел его с доктором, который не раз потом принимал Мартоху у себя на дому. И за что пришлось есаулу поделиться с ним золотишком.
Все мрачней становился Игнат. Все чаще, глядя на высохшую, хворую жену, попрекал:
— И что за порода ваша гнилая пластуновская [7]. Вот и наследника ты мне так и не произвела на свет. Нарожала девок. Гляди, растет хозяйство, а ведь все растянут на приданое.
Дочерей у Мещеряковых было трое. Акулина — старшая дочь с младшей Нюркой уже на посиделки бегали. А малолетка Софья — дитя камышовых странствий — росла слабой, больше хворала да плакала, чем улыбалась.
Нет, не находил Игнат утешения в своей семье. Глушил недовольство жизнью в работе. День и ночь крутился, как проклятый, укреплял свое хозяйство. Правдой и неправдой получил дополнительный клин подходящей земли, подкупил исподтишка малость под перелеском. В тот же год почти заброшенную да запущенную водяную мельницу прикупил у вдовы, бывшей атаманши Шульгиной, а в двадцать четвертом — небольшой магазин со всеми потрохами от перебравшегося в город еврея-лавочника прибавил. Хоть и не сильна тогда была у него торговля, не шибко бойко можно было состязаться с городскими купцами, но все же... Крепким мужиком стал слыть Мещеряков, хозяином.
Оно и точно: не так, чтобы в убытке быть, вел дела Игнат. Однако же и вперед вначале особенно не вырывался, чувствовал: не допустит Советская власть, выступавшая против богатеев, за бедных, поворота к старым порядкам. Но втягивался все больше в расширение своего хозяйства и уже не мог остановиться.
Появились у есаула помощники. За прилавком стоял дальний родич — Митрофан, двоюродный племянник по жениной линии, во дворе — четверо батраков. Наем рабочей силы власть разрешала, и в страдную пору Мещеряков до десятка нанимал — никто не препятствовал. Было чем заниматься батракам у Игната — и землицы десятин под пятьдесят имел, и луга в пойме реки, и скотина с птицей. Лошади под седла, три-четыре пары под выезд породистых дончаков.
Одним словом, зажил Игнат. С оглядкой и с умом пускал в дело «побрякушки», привезенные с войны. Не трогал его пока никто: одни были зависимы от него, другие побаивались: авось власть переменится, третьим просто недосуг заниматься им — своих дел, поважнее, было до краев. А иные и поговаривали о нем недружелюбно, так все больше за глаза, а в глаза при встречах шапку ломали. Особенно иногородние, завидевшие раздобревшую фигуру Игната на другом конце улицы.
Среди некоторой части станичников Игнат даже добродетелем слыл: одного в голодное время меркой муки снабдит, другого — тючком сена. Конечно, за проценты, да и на работу привлекал должников в страдную пору — долги отработать.
Шло время. Дочери в одночасье собрались замуж. Акулина ничего, хорошую партию подобрала себе; будущий сват, мельник Желтов, по нутру пришелся Игнату — крепкий хозяин, самостоятельный. Его сын Евстафий, хотя и молодой еще, но зато весь в отца — хваткий хлопец, даже с прикусом — схватит, не вырвешь. Правда, рябоват. И рыжий, как огонь.
А вот младшая, Нюрка, балаболка, вся в женину породу пошла. Спешно, даже раньше Акулины, выскочила за чахлого — тьфу!— мужичишку, вдовца, старше лет на пятнадцать. Но не стал Игнат дочери поперек дороги: зять-то как-никак землеустроитель, значит, польза от него выпадала. С его родственной руки можно было кое-что выгодное сделать: то кусок земли от учета и налога утаить, то лучший клин прихватить у разорившегося бедняка.
Надежды оправдались: городской зятек содействовал в этих делах Игнату безоговорочно.
Через зиму вслед за Нюркой и Акулина со своим Евстафием укатили в город. Сначала на фабрике работали, потом, прослышала мать, что задумали они на докторов учиться. Сообщила об этом мужу Марта Прокопьевна с робкой надеждой услышать одобрение. А Игнат пренебрежительно махнул рукой:
— Никчемное дело. Научатся дураков облапошивать, как нас с тобой. Ну, чем тебе этот городской коновал помог? Гляди, вон уж еле ползаешь. А я ему, ироду, перстень с жемчугом отвалил.
Что случилось с Мартохой, тихой и покорной, ни в чем и никогда не перечившей мужу? И без того бледная, она побледнела еще больше, затряслась и бросила в лицо Игнату: