Тираном и волюнтаристом он обозвал Соловьева за то, что тот так и не объяснил, почему без всякой причины держит «Машину» за сценой, мучая и музыкантов, и публику.
Но вот в бушующем зале погас свет, и только на сцене, перед небольшой конторкой, за которой встал Фагот, загорелся слабый зеленый огонек. Четырехтысячная толпа зрителей томского Дворца спорта замерла в предвкушении. И Фагот заговорил заползающим прямо в душу голосом:
– Никого со мною нет.
На стене висит портрет.
По пустым глазам старухи
Бродят мухи, мухи, мухи.
– Хорошо ли, – говорю,
– Под стеклом, в твоем раю?
По щеке сползает муха,
Отвечает мне старуха:
– А тебе, в твоем дому,
Хорошо ли одному?*
[* Арсений Тарковский «Портрет».]
Ошарашенный такой не по-советски мистической картинкой одиночества, зал наполнился гробовым молчанием. В этот момент на сцену должен был выйти Андрей Макаревич с гитарой и спеть «Давайте делать паузы в словах». Но он не вышел.
Такое уже случалось. Например, когда однажды перед концертом он почти опустошил бутылку коньяку, и его приводили в чувство. Тогда пришлось прочитать подряд штук пять стихотворений, прежде чем на сцене появилась группа.
Но в этот раз причина была какая-то другая, Фагот только что видел Андрея и остальных трезвыми, как огурчики. Ну если не считать Петю Подгородецкого, который был все-таки слегка подшофе.
Что же происходит сейчас там, за кулисами? Похоже, издевательства замдиректора Дворца спорта продолжаются. Фагот еле слышно повторил: «Тирания и волюнтаризм!» – и выбрал стихотворение подлиннее. (Он еще не знал, что на этот раз под нарастающий рокот недовольного зала ему придется прочесть их больше десяти.)
– Однажды я пел на большой эстраде,
Старался выглядеть молодцом,
А в первом ряду задумчивый дядя
Смотрел на меня квадратным лицом.
Не то он задачки искал решенье,
Не то он был сотрудник газет,
Не то он считал мои прегрешенья,
Не то он просто хотел в клозет.
А в задних рядах пробирались к калошам,
И девочка с белым, красивым лицом
Уходила с парнем, который хороший,
А я себя чувствовал желторотым юнцом.
Какие же песни петь на эстраде
Чтоб отвести от песен беду,
Чтоб они годились квадратному дяде
И этой девочке в заднем ряду.
Не могу понять, хоть ты вой, хоть тресни,
Что стало с песней, в конце концов?
А может быть, братцы, кончилась песня
И падает в землю белым лицом.
Ну, хорошо, а что же дальше –
Покроет могилку трава-мурава?
Тогда я думаю: спокойствие мальчики,
Еще не сказаны все слова*.
[* Михаил Анчаров «Антимещанская песня».]
А за кулисами происходило вот что. Фагот только начал читать первое стихотворение, когда перед Львом Соловьевым и «машинистами» возникли Мучник и «Битлз».
Некоторые время все присутствующие молча смотрели друг на друга.
– Вот что, ребята, – обратился Мучник к опешившим музыкантам «Машины». – Вы видите, кого я привез?
– Лично я отказываюсь верить своим глазам, – высказался Макаревич. – Это что-то невероятное. Я сплю? Где вы их взяли? Они опять вместе? Как вам это удалось?! Это двойники?
– Нет, это не двойники, это они самые. Но на рассказы сейчас нет времени, могу сказать только одно: добираясь сюда, мы претерпели все казни египетские. Надо, кстати, вас познакомить.
И для Полины снова нашлась работа.
– Парни, – обратился Моисей Миронович к «битлам», это советская группа «Машина времени», «Тайм Машин». Типа русских «Битлз». Они первые в нашей стране запели так, что люди предпочитают не танцевать, а слушать слова их песен.
Все поручкались.
– Джон, – продолжал Мучник, – вот сейчас, в эту самую минуту, начинаются наконец ваши грандиозные гастроли по СССР. Вам пришлось многое пережить на пути к этому концерту, я знаю, вам надо бы отдохнуть, выспаться, но народ ждет. Полный зал. Вы готовы выступать?
Джон вспомнил Гамбург, изнуряющий многочасовой марафон, когда казалось, что уже больше нет сил, но нужно было снова брать гитару и петь, танцевать, шутить… И силы находились. Найдутся и сейчас.