— При том, что, опережая готовящийся Указ президента об игорных зонах, мэр подписал постановление, запрещающее азартные игры в нашем Ухабове.
— И он до сих пор жив? — вырвалось у меня.
— Жив, — усмехнулся Алексей. — Потому что оставил Иловскому лазейку. Казино и автоматы могут работать, но не ближе чем в двенадцати километрах от городской черты.
— Ерунда какая! — фыркнула я. — Какую прибыль можно получить в двенадцати километрах от города?
— Мою, — Алексей дернул щекой, и я превратилась в слух.
— Дело в том, что по каким-то непонятным причинам народ наш азартные игры не жалует, — продолжал Алексей. — Иловский давно бы прогорел со своими казино, если бы километрах в одиннадцати от города не построили бы отели для наших российских рокфеллеров. Они не пустуют никогда — очень уж приглянулся уставшим от Ницц и Канар бизнесменам наш тихий околоток. Вот и вырос в бывшем заповеднике на берегу обалденно красивого озера этот вип-городок. Тишина. Благодать. И… Скука. Вот и зачастили богатые клиенты в Ухабов — приобщиться к порокам цивилизации. Им развлечение, Иловскому сверхприбыль…
— А теперь лавочку закрыли, — вставила Саша, неодобрительно сверкая глазами в затылок мужу. — И поэтому Иловский пришел к тебе…
— Зачем? — я все еще не понимала.
— Затем, уважаемая Ника, — Панфилов повернулся ко мне всем телом, — что мой земельный участок, находится как раз в двенадцати километрах от города. Затем, что там есть и свет, и водопровод и канализация. Затем, что вип-городок — на другой стороне озера. Затем, что лучшего места под развлекательный комплекс Иловскому не найти.
— И вы отказались уступить ему свою землю, — я, наконец, начала немного соображать. — Но ведь этот Иловский наверняка предлагал вам хорошие деньги. Почему вы отказались? Ведь вы отказались?
— Вот именно, отказался! — Саша была уже близка к истерике. — Дурак! На эти деньги мы могли бы в Москву переехать. И новое дело открыть!
— Успокойся, Сашка, — на этот раз голос Алексея звучал почти грубо. — Мы уже обсуждали это. Если бы Иловский вел себя не как упившийся барин, уверенный, что стоит ему потрясти у меня перед носом пачкой евро, и я на четвереньках за ними поползу, все могло бы быть по-другому.
— Все было бы по-другому, если бы ты не слушал своего Зацепина, раскрыв рот, как третьеклассник на сеансе стриптиза, — Саша все еще кипела праведным гневом. — Это он тебе голову заморочил своими идеями национального возрождения. Нравственностью. Честью и достоинством!
— Что плохого в чести и достоинстве? — на всякий случай я решила поддержать своего нанимателя. И пусть его супруга сверкает на меня глазами в зеркало заднего вида.
— А то, что Петя Иловский не привык, когда ему отказывают. — Похоже, Саша тоже не собиралась сдавать позиции. — Он будет добиваться своего — и добьется. Думаешь, один телохранитель сможет защитить Пашку, если Иловский решить его выкрасть, чтобы сделать тебя посговорчивей?
Вот тут она была права. И Алексей понимал это не хуже меня. Поэтому ответил:
— Я же говорил, что он не угрожал мне. И потом, сейчас не криминальные девяностые. Ему не нужна такая репутация. Он теперь человек публичный. Меценат. Детский фонд создал. Нет, он на такое не пойдет. Придумает, что-нибудь потоньше. Чужие руки привлечет… Так что я уверен, Пашке ничего не угрожает. А телохранитель — это на всякий случай. Такой который учесть нельзя.
— Леша, я все равно боюсь, — очень тихо сказал Саша.
И надо сказать, что все основания для этого у нее были. Потому что гипогликемическую кому, едва не унесшую ее мужа на тот свет, вызвал укол инсулина, который можно купить в любой аптеке. А иглы в инсулиновых шприцах сейчас такие тонкие, что сидящий рядом со мной мужчина даже не почувствовал укола. И умер бы через час после введения нужной дозы, не окажись меня рядом, потому что никаким диабетом не страдал. А получившая наследство вдова не смогла бы отказать господину Иловскому. И вскоре в двенадцати разрешенных километрах от Ухабова на берегу озера вырос бы русский Лас-Вегас районного масштаба.
— Вот здесь сверните, — Панфилов указал на убегавшую за пригорок грунтовую дорогу.
И я, послушно съехав с асфальта, погнала «десятку» по красноватой, сухой как пепел, земле. Разговор сам собой прекратился, и под одинокий рык мотора проносились мимо нас измученные жарой кусты, за которыми вперемешку теснились белые березовые и розовые сосновые стволы. Раскинувшийся вокруг лес казался светлым и радостным, но природным красотам не удавалось разогнать тучи, клубившиеся в душе. Вроде бы грех жаловаться: теперь я при деньгах, при работе… Только сердце почему-то упрямо отказывается верить в неожиданно наступившую светлую полосу.