Все свои мысли Конан оставил в зыбучих песках. Сейчас он продвигался вперед не с мыслью, а с целью, заменившей остальное — как все менялось в этот день. Может быть — усмехнулся он — день сей чем-то важен богам? Но тут же он опять вернулся к цели, а про богов забыл.
В темноте, а тем более не в черной, а серой, он видел, как кошка. В отличие от Кумбара он ни разу не споткнулся, а продвигался меж выступов и камней быстро, уверенно. Так, на короткий вскрик сайгада он отреагировал спокойно, за полмига до того узрел толстый пятнистый хвост некоего чудовища, а сразу после и башку его с круглыми открытыми глазами цвета протухшей зелени.
На губах киммерийца промелькнула горделивая улыбка: он понял, что перед тем, как принять на себя страшную тяжесть камня, Воин Белка успел расправиться с громадным змеем, который, вероятно, обитал в Хальских пещерах, сюда же затаскивая зазевавшихся и застрявших в зыбучих песках людей… Лабиринты, где можно заблудиться? Нет. Змей, караулящий жертву в извилинах нор, вырытых его собственным длинным и гибким, сильным телом…
Неожиданно яркий свет ударил Конану в лицо. С трудом оторвавшись от самопогружения, он поднял глаза и увидел, что вышел снова к зыбучим пескам, только, видимо, с другой стороны, и солнечные лучи действительно вовсю светят сюда, как и вообще на всякое открытое место на земле. А в следующий миг он увидел и цель…
* * *Рядом с ним уже стоял Кумбар и, ничего не говоря, рассматривал его как какую-то диковину. Он заходил и справа, и слева и отклонялся назад, дабы не пропустить ни единой черты, а может, почувствовать что-то. Красная физиономия его была при этом сосредоточена и спокойна совершенно, так, как если б он выполнил некую трудную задачу и теперь мог быть свободен душой.
Если б приятель его был женщиной, киммериец понял бы такое внимание к юноше без слов, потому что Воин Белка был поразительно красив. Ростом чуть ниже сайгада, стройный и гибкий, с копной густых светлых волос, торчащих из-под искомого шлема, с тонкими четкими чертами нежного белого лица, с яркими голубыми глазами, ясными и мудрыми.
Да, эту мудрость сразу отметил варвар, не удивившись, а приняв ее как должное, хотя в иное время, наверное, не поверил бы глазам своим. Откуда она в семнадцатилетнем мальчике? Почему-то Конан сразу решил, что знать то — дело богов, а не простых смертных.
Вопреки ожиданиям, юноша не был придавлен каменной плитой. Он стоял, спиной прислонившись к стене, и улыбкой отвечал на интерес к себе сайгада. В улыбке Конан не заметил ни недоумения, ни вопроса, ни тем более гнева. Казалось, он привык к тому, что на него обращают внимание, хотя, судя по рассказу Кумбара о жизни в замке Дамира-Ланга и строгом воспитании старца Исидора, такого просто не могло быть.
— Ты свободен, мальчик? — спросил Кумбар голосом тихим и таким нежным, что вот тут уже варвар удивился.
— Да, — ответил ему юноша с улыбкой. — Я скинул ее. Скинул сам! — добавил он с мальчишеской гордостью. — Ты знаешь, дядя, я ведь Воин!
— Дядя? — Конан строго посмотрел на сайгада.
— Ну да, — смущенно потупился он. — Это Гинфано, сын моего младшего брата… который умер двенадцать лет назад… Прости меня, Конан… Я… Поначалу я хотел, чтобы именно ты помог ему. Ты сильный, ты можешь все, я знаю. Но потом… Да, наверное, сие был напрасный путь для тебя… Прости.
Конан задумался на миг и — простил.
— А как же шлем?
— Какой шлем? А, шлем… Вот он. Покажи, мальчик. Белка снял с головы простой солдатский шлем и протянул варвару.
— Не надо, — отказался тот. — Все свое держи при себе.
— В нем и правда большая сила, — сказал Кумбар. — Но ни тебе, ни мне она ни к чему. Только Воин чувствует ее и владеет ею.
— А что ты там толковал о спасении Турана? — Киммериец вдруг развеселился, припомнив пространное и не в меру горячее повествование товарища.
— А ну его к Нергалу, Туран… — с улыбкой отмахнулся сайгад. — Я теперь вовсе туда не вернусь. Пойду в Аргос, там остался дом брата. Займусь каким-нибудь делом… А ты, Гинфано?
— Я иду к наставнику. Мои братья… Медведь и Лев… Они погибли. Теперь я должен все сделать один… — Чистый звонкий голос юноши дрогнул, но мигом позже снова окреп. — И я сделаю все, дядя, ты веришь?
— Ну конечно, мой мальчик…
— А ты?
Чистые голубые глаза поднялись на Конана, и в сердце сурового варвара дрогнуло нечто теплое, давно позабытое с детства, с материнских жестких и в то же время нежных рук. Он улыбнулся мальчику и сказал;