Тогда мальчик распахнул синие фарфоровые глаза и доверчиво посмотрел на белого бога. А врач помог ему подняться. И мужчины, сидевшие на корточках возле лодки, вскрикнули и повалились лицом вниз.
— Не пускай одного нырять, курица ты, — сказал Эанна. — А, что с тобой говорить!
— Уму, — вдруг торопливо и отчетливо сказала женщина, ударяя себя в грудь. — Уму. — Она хотела, чтобы добрый бог запомнил ее имя, хотела начинать каждую молитву словами «Это я, Уму, ты меня помнишь…» Но она не знала имени божества, и потому протянула руку в строну его резиновой груди, и тут же отдернула.
Но врач понял и засмеялся.
— Что ж, представимся. — Ткнул себя в грудь. — Я — Эанна.
— Анана — сказала женщина, пытаясь повторить. — Нана.
— Э-а-н-н-а!
— Аана…
Эанна махнул рукой и побрел к пескоходу. Разумеется, он не стеснялся дикарей, но сейчас почему-то не хотелось стягивать при них гидрокостюм.
— Проваливайте! Ну! — крикнул он, взгромождаясь в обшарпанный, под брезентовым верхом маленький пескоход и включая двигатель. Те повиновались, мигом оттолкнули лодку от берега, и женщина бережно помогла сыну перелезть через борт.
«Всю жизнь будет таскать тряпку на ране», — беззлобно подумал врач, почему-то испытывая ощущение веселья и глубокого удовлетворения.
Глава VIII
Если бы мы стали перечислять все, что получается от смешения различных пород, наш перечень изумил бы читателя.
Утренний ветер налетел с вершин, он принес собой холод огромного пустого пространства и свежесть снега, на который миллионы лет не ступала ничья нога. Ветер с вершин леденит тело, но возвышает душу: приходит великое умиротворение, созерцательный покой, словно ты уже причастен к вечности. Когда дует ветер с вершин, слабеет душевная боль, жизнь лишается нервозности, — и даже если Аштор куксится в постели, вспоминая Висячие сады, достаточно вытащить ее через порог, чтобы первый порыв ветра сделал женщину серьезной и проникновенно-нежной.
Впрочем, Аштор при этом не перестает сознавать, как она безупречно хороша: в пушистых северных мехах до пят с пышным цветком бронзовых волос на высоком стебле шеи, среди суровых глыб. Плотнее закутавшись, она останавливается на гребне гигантского склона. Вниз уходит щетина серых, жестких, раздетых ветрами кустов. За кустами — озеро, не озеро? В котловине, почти правильно круглой, разлиты серовато-синие облака. Тени гор лежат на них. Дальний край котловины, почти черные провалы между скалами. А за ними, дальше и выше всего, что можно себе представить, в глубокой разреженной вышине, громоздятся чудовищные белые пики. Они кажутся чуждыми всякой жизни; они живы сами — жизнью потусторонней, чуждой животному и растению, словно за гранью смерти начинается вечная ледяная молодость.
Солнце вскарабкается выше — холодный, ослепительный космический круг. Таким его никогда не видят жители низин. Ледники зарозовеют, провалы за облачным озером станут сиреневыми, и обнаженный камень ближних гор, потеряв мистическую синеву, обретет шершавую сизо-коричневую шкуру. Тогда, может быть, медленно закипят в котловине облака, двинутся по кругу, и в разводьях между плывущими массами откроется глубина.
Оттуда, снизу, от цветущих речных долин, поднимется дневной ветер. Он чувствительно-теплый, пахнет пряностями и быстро теряет силу в суровом мире высот. Он заставляет Аштор кокетничать, зябко ежиться и говорить, что судьбе подруги лучшего архитектора Империи она бы предпочла виллу и садик у моря.
Утро совершенно, а дневной ветер иногда воскрешает цепкие, тошнотворные воспоминания.
…Ох, этот едкий, приторный, рвотный запах бетонных подземелий Черного Острова! Запах, словно чья-то пятерня, лезущая в горло; иногда приходиться незаметно щипать свое запястье или прикусить язык, чтобы выдержать. Почему он, как мальчишка, отказался от предложения Триты пройти какую-то «блокировку»? Совестно было обнаружить слабость — а как же, ты ведь Священный, всесильный член Круга, будущий иерофант! Мальчишка…
«Хозяйство» Триты — это не только очаровательные, зеленые, шелестящие поля, где каждый колосок обернут бумажной одеждой, где в ритме странной музыки, подобной дождю и крикам птиц, мерцают ночами гроздья низко висящих лиан… Не только ряды великолепных плодовых деревьев, со звонким гудением пчел и радугами оросительных фонтанов. Там рабы усердно подвязывают отягощенные ветки, зачем-то бинтуют и надрезают гладкую кору, и румяный Трита, проходя в благоуханной тени, громко хрустит упругим яблоком.