Элейна залилась краской.
Мирддин беззвучно встал.
— Если он очнется и увидит себя в обычной одежде, ему будет гораздо легче поверить, что все, что он видел — это только сон. Побудьте с ним до утра, пожалуйста. Если он не очнется до рассвета — вызовите врача. Скажите, что я распорядился.
Мирддин вышел за дверь и прислонился к стенке. Он не сказал ни слова неправды, но во рту было мерзко.
Он подумал, что никогда не сможет объяснить Нимуэ, что он сделал и зачем. Она не понимала воли к заблуждению. Но имея дело с людьми, ее нельзя было игнорировать. Хотя можно было попробовать использовать на благо.
Элейна набрала теплой воды, нашла полотенце и осторожно смыла с Ланселота цветные разводы. Он был как восковой и не шевельнулся.
Потом она, замирая от мысли, что кто-то может вдруг зайти и увидеть, что происходит, стянула с него странный передник, нашла в шкафу стопку одежды и переодела в цивильное. Он был тяжелый, и ей пришлось повозиться, но он не проснулся, когда она его ворочала.
Потом Элейна немного поплакала. Потом поцеловала его в бесчувственные губы. Потом немного поплакала еще.
Но Ланселот так и не очнулся.
Ланс был такой бледный, что почти сливался с подушкой. Флуоресцентные лампы в дворцовом госпитале отливали синевой. В резком свете все казалось ненастоящим.
— Зря я его туда послал, — мрачно сказал Артур.
— Было бы лучше, если бы на его месте был ты? — резче, чем хотела, сказала Джиневра.
— Я бы не был.
— Не ври мне!
Артур поднял на нее тяжелый взгляд:
— Я не посылаю своих людей туда, где у них нет шансов. Точка.
— Ты всегда думаешь о тех, кто уходит! И никогда — о тех, кто остается! Ты не знаешь, что там может случиться с человеком!
— А ты, значит, знаешь? — устало спросил Артур.
Джиневра вспыхнула. Артуру немедленно стало стыдно.
Он открыл было рот, чтобы сказать что-нибудь успокаивающее, но тут хлопнула дверь — вошел доктор. На щеках у доктора цвели пятна — он явно все слышал.
— Ну? — спросил Артур.
Доктор кашлянул:
— Физически — с ним все в порядке. А фактически… гм…
— Фактически он в коме, — подытожил Мерлин. Он, как всегда, подпирал стену с мрачным видом.
— И что теперь? — спросил Артур.
Мерлин потер переносицу.
— Нужно, чтобы его кто-нибудь позвал. Обратно. Так, чтобы он услышал, — он перевел взгляд на Джиневру. — Боюсь, это только в ваших силах.
Артур нахмурился.
— А магия?
Мерлин вздохнул.
— В Пустошах имеют значение только истинные желания. Мы с Нимуэ для него пустой звук. Все, что он хочет — это служить королеве.
— Прекрасно, — пробормотал Артур.
Джиневра обняла его и поцеловала в щеку:
— Не волнуйся. Я разберусь.
Она не сказала: «Только обещай мне, что не пойдешь в Пустоши сам». Поэтому ему не пришлось говорить, что он не может пообещать.
Разберусь.
Это оказалось легче сказать, чем сделать.
Громко тикали часы, медленно ползла стрелка. Джиневра разглядывала Ланса.
Он очень походил на манекен из витрины, аккуратно уложенный в коробку. Больничная пижама, распахнутая у ворота, руки, симметрично уложенные поверх одеяла. Бледное лицо, темные ресницы, длинные, как у девушки, тень, медленно проступающая на щеках. Он не выглядел безумным дикарем. Он вообще живым не выглядел.
Джиневра поняла, что злится. Как он может так ее подвести! Как он может… как он смеет!
Она зажмурилась.
Честность. Мерлин говорил о честности.
Ты был хорошей игрушкой, Ланс, но время игр прошло.
Возвращайся.
Возвращайся, возвращайся, возвращайся.
Я прошу тебя. Я приказываю.
Ланселот.
Мой слуга, мой рыцарь, мое оружие.
Возвращайся. Ты нужен мне.
Ланс шевельнулся и что-то пробормотал во сне.
Джиневра, не отводя с него взгляда, набрала код на телефоне и отдала несколько приказаний.
Появилась Элейна с заставленным подносом. Запахло кофе.
— Я вам ужин принесла.
Джиневра вспомнила, что не ела.
— Хорошо, Элли. Спасибо.
Она настроила диктофон на запись. Может быть, это ерунда… а, может, что-то важное и она просто не может опознать язык. Надо будет с утра отдать пленки Мерлину, пусть проверит.
Элейна поправила на Лансе покрывало.
— Какой бледный… ни кровиночки в лице.
— Ступай, Элли, — беспрекословным тоном сказала Джиневра.
Элейна сделала реверанс и исчезла.
Джиневра наклонилась и прошептала так, что никто не смог бы услышать, кроме спящего:
— Ты спрашивал позволения умереть за меня? Я позволяю.
Его разбудил запах — нежный, сладкий и тревожный запах; солнечный луч, проходящий сквозь золотую прядь; нежная кожа — так близко, что можно ощутить тепло; белая рука, поправляющая изголовье.