На вершине высились развалины старой крепости — аккуратно разобранной до того состояния, чтобы ничего не обрушилось на туристов. Смотровая площадка была отполирована тысячами ног, но в будний день на рассвете тут никого не было.
«Вот тут хорошее место», — Мирддин помог Нимуэ спешиться. Потом обхватил ее за талию и поставил на парапет перед собой. Она поняла, что почти парит над самым обрывом, а внизу под ней расстилается Камелот — нарядный, как макет в витрине.
Мирддин обхватил ее крепче и прижался щекой к колену.
«Посмотри. Отсюда все видно».
Она стала смотреть вниз. Ей виделись холмы, и небо, и река. Рыбы, которые живут в реке, птицы, которые живут в парках. Городские собаки, кошки, лошади. Ручные канарейки. Заморский зверь слон с острова Хай-Бразил в дворцовом зверинце. Пятисотлетние дубы в королевском парке, уходящие корнями вниз, глубоко вниз; пласты пород; огненное сердце земли глубоко внизу. Туман, поднимающийся от реки вверх, к облакам, атмосфера, становящаяся все тоньше, тоньше и тоньше, черный ледяной вакуум с неспящими светилами в темноте. Тончайший, бесконечно драгоценный покров жизни между ними, зеленое, клубящееся марево, рвущееся, затягивающееся, рвущееся снова.
Но Мирддин видел что-то другое; Нимуэ скользнула вниз, запрокинула назад руку, и нашла его висок. Мирддин широко вздохнул, будто перед прыжком в воду. Нимуэ стала смотреть через него.
Город приблизился рывком — будто навели резкость.
«Люблю лестницы. Люблю переулки, площади, крыши; сутолоку на рынке, крики мальчишек, продающих газеты; запах сдобы; фальшивящих уличных музыкантов, блестящие шлемы полицейских, гудки машин, стук сапог по брусчатке при смене караула; крошечные парки, обнесенные чугунной решеткой и сторожей с ключами на поясе; лодки, припаркованные у пристани; флаги на каждом углу; полустертые дождями девизы на зданиях; дома, постепенно уходящие в землю; легенды о городских призраках, траву, пробивающуюся между камней… Людей».
Нимуэ не видела его лица, но знала, что он улыбается, той легкой улыбкой, от которой у нее всегда все обрывалось внутри.
«Смешно, да? По большому счету, тебе не нужен Камелот. Но мне легко его любить, только когда ты рядом. Мне бы так хотелось подарить его тебе. Чтобы он у тебя был. Чтобы он был так же тебе дорог. Чтобы ты его знала. Чтобы ты его любила. Чтобы ты его помнила».
Нимуэ обернулась, заглядывая ему в лицо.
«Почему?»
Мирддин зажмурился.
«Камелот падет. Авалон останется».
Это была правда; Мирддину было плохо от этой правды, но Нимуэ ничего не могла сделать.
Она погладила его по плечу.
«Нам пора».
Мирддин опять улыбнулся, и опять у нее внутри что-то оборвалось.
«Да. Нам пора».
Грозовая Башня походила на огромного ворона, распластавшего крылья. Основной корпус уходил на сотни этажей вверх. В гладкой черной поверхности отражались бегущие облака. Мирддин запрокинул голову, глядя на шпиль, уходящий вверх. Башня была безупречно авалоновской — идеально гармоничной, абсолютно функциональной, устрашающе грозной, точно заточенной под своего хозяина. Безупречным орудием разрушения. Мирддин подумал, каково было Нимуэ расти здесь. Во времена Атлантиды Вран был богом войны и смерти, и с тех пор характер его не поменялся.
— Ты скучаешь по Башне? — спросил он дану.
Нимуэ вскинула брови:
— Я? Нет!
Она подошла к высокой стрельчатой арке и приложила ладонь к темному стеклу. Мирддин ощутил тяжелое, направленное на него внимание — будто распахнулся огромный драконий глаз, хищный, древний, холодный и равнодушный.
— Он со мной, — сказала Нимуэ.
Драконий глаз молча отвернулся. Тонкая щель рассекла стеклянные створки — ворота бесшумно распахнулись перед ними. Нимуэ взяла Мирддина за руку и повела за собой через огромный, гулкий и пустой холл.
Как в желудке левиафана, подумал Мирддин. Он чувствовал вокруг силу — чуждую и огромную. Не так, как в Пустошах. Не так, как в Аннуине. Не просто сила стихии и не личная сила. Сила, за которой стоит Завет.