— Лучше считай, что все настоящее, — сказала Нимуэ. — Это все… образы. То, как выглядит Аннуин сквозь твое сознание. Но выбор, который ты сделаешь, будет настоящим.
Артур кивнул.
— Ты знаешь, что делать? — спросил Мирддин.
Артур выдвинул клинок из ножен и посмотрел на лезвие. В полосе стали отразился багровый блик.
— Знаю, — медленно сказал он. — Странно, да?
— Нет, — сказал Мирддин. — Это Аннуин. Аннуин всегда дает тебе ответы. Если у тебя внутри хватает для них места.
Артур вопросительно посмотрел на него.
— В литровую банку два литра не нальешь, — попытался пояснить Мирддин.
Артур засмеялся и со стуком вогнал меч в ножны:
— Умеешь объяснять, когда захочешь! Что сейчас?
— Мы откроем тебе проход, — сказала Нимуэ. — Все, что дальше — между тобой и Единым.
Артур свел брови и кивнул. От воды на его лице лежал багровый отблеск. Мирддин вдруг вспомнил, как при первой встрече ему привиделось сражение красного дракона и белого.
Он отогнал видение и повернулся к Нимуэ.
— Энтропия будет нарастать, — озабоченно сказала дану, привставая на цыпочки и вглядываясь в его лицо. — И давить будет на… эмоционально значимое. На уязвимые точки, скорее всего. На обычные перекосы в принятии решений. Гнев и гордыня.
Холодные пальцы дану скользнули по его щеке и зарылись в волосы.
Мирддин перехватил ее руку и поцеловал в ладонь.
— Гордыня и уныние, — сказал он. — Кто на нас?
Нимуэ не то засмеялась, не то всхлипнула.
— Как только откроется проход — беги.
Мирддин кивнул.
Дану отступила на шаг и резко вскинула руки. Нимуэ медленно, медленно развела ладони в стороны — и резко свела их. Волны будто рассек невидимый клин. Багровая толща раздалась — медленно, неохотно. Открылось каменистое дно.
— Быстрее! — выдохнула дану.
Мирддин побежал.
Темные, густого венозного цвета стены узкого коридора бурлили и содрогались, как студень, стараясь сдвинуться ближе. Светлые, прозрачные прожилки на них, подсвеченные красным, извивались, как змеи. Под ногами хлюпало, из-под ботинок разлетались брызги. Капля попала Мирддину на руку, и он зашипел — в виски вонзился чей-то отчаянный крик.
Слева за невидимой стеной медленно вспухала содрогающаяся волна. Капли в ней стенали, стонали и рыдали на тысячи голосов. Проход становился все уже, уже и уже, голоса становились все ближе, ближе и ближе, каждый кричал о своем — боль, горе, страх, бессилие, стыд, гнев, ужас. Мирддин попытался отстроиться, но защита рвалась и лопалась, как мыльный пузырь. Никакого света в конце туннеля не было; он просто бежал и бежал вперед, пока перед ним не выросла какая-то стена. Тогда он обернулся и увидел, что уже в метрах в десяти от берега. Сзади трепетало багровое и багровое, как рана с раскрытыми краями.
Он прислонился спиной к скале — это была скала — и стал смотреть. Это что-то значило; оставалось понять, что.
На тыльной стороне ладони растекалось красное. Бездумно, едва ли понимая, что делает, он слизнул каплю с руки.
Его обожгло изнутри. Сангрил; истинная кровь.
Красная река не была ошибкой; не была случайностью; не была результатом халатности или невнимания. Так и было задумано.
Все так и было задумано.
Он вдруг понял, как изнутри него поднимается смех — жгучий, как кислота, и неостановимый, как рвота.
Он обернулся назад — где-то там, бесконечно далеко, лежал берег, на котором этого можно было не знать. Можно было тешить себя иллюзиями. Можно было заблуждаться.
С той стороны берега шел человек. Человек еще не знал правды. От багровых стен на него ложился багровый свет. Он нес перед собой обнаженный меч, как факел, и лезвие тоже было багровым и алым. Человек еще не знал всей правды, но он должен, должен был ее узнать.
Он выставил перед собой руку — стены покорно раздались, образуя коридор. Он чувствовал, как они бурлят; как они пузырятся; как они кипят; как они стонут; как они стенают. Это было больно, но это была правда, ее нельзя было игнорировать, и никакой другой правды здесь не существовало. Ее нельзя было скрывать. Ее должны были знать.
Человек должен пройти достаточно. Человек должен знать. Каждый, каждый должен знать.
Человек остановился на середине пути и повернул голову к нему. Что-то мелькнуло в его лице, он не разобрал. Человек склонил голову — мотнулись светлые волосы — поднял гарду к лицу, целуя перекрестье, вскинул руку вверх, салютуя небу, и с размаху припал на одно колено.