Клинок вонзился в дно.
Он успел заметить, как в неподвижном воздухе сходятся, сходятся, сходятся, яростно рушась, рушась, рушась две багровых волны, погребая, погребая, погребая под собой человека, рассекая, рассекая, рассекая собой берега, пространства, измерения — и мир померк во вспышке.
Белый шум, выкрученный до невыносимой громкости, заполоняет все.
Сквозь помехи пробивается далекий шепот; далекий, но разборчивый; нежный, холодный, роняющий значения, как бусины. «Сок сладких плодов; предвечное Божье слово; мед дикий; цвет горный и цвет деревьев; земная соль; руда, что таится в недрах; листья крапивы; пена девятого вала».
Это формула. Формулу можно решить. Он делает попытку совместить определения, это дает ему что-то, за что можно зацепиться в хаосе. Смыслы сходятся, как детали, давая новую конфигурацию и собираясь в фокус.
Я.
Кто я? Мирддин Эмрис. Мерлин.
Мирддин Эмрис. Мерлин. Где я? За Красной рекой.
За Красной рекой. Зачем я?
Искать ответы.
Он открывает глаза.
Вокруг него город. То, что должно быть городом, во всяком случае. Странный конгломерат подвешенных в воздухе зеркальных блоков, черненых параллелепипедов, платформ и плавающих в воздухе ступеней. Блоки перевиты прозрачными трубами и по ним бежит алое.
В городе никого нет.
Мирддин медленно идет по черно-белым мерцающим коридорам, и эхо глотает его шаги. Все залы пусты, в до блеска отполированных стенах, черных и белых, тенью скользит его отражение.
Коридоры изгибаются под неправильными углами. Время от времени Мирддин обнаруживает, что пол и потолок поменялись местами.
Он останавливается посреди большого прямоугольного зала. В самом центре высится круглая чаша-фонтан. Вместо воды в ней, тяжело пульсируя, бежит алое. От жидкости идет жар и металлический запах. Мирддин остерегается ее трогать.
В зале — как и везде — нет ни мебели, ни приборов, ни машин, никаких признаков, что в зданиях кто-нибудь когда-нибудь жил или кто-нибудь когда-нибудь ими пользовался.
Мирддин останавливается у зеркальной панели. Панель отражает смутную человеческую фигуру.
— Что же ты такое, — бормочет он.
— Лабиринт, — ухмыляется отражение. — Лабиринт для подопытной крысы.
Стеклянная поверхность выгибается. Изображение делает шаг вперед, переступая через невидимую грань и становясь трехмерным.
Кривая усмешка. Прищур. Трость.
Эмрис Виллт, обреченно думает Мирддин. Ну конечно.
Виллт скалит зубы:
— Добро пожаловать.
По физиономии очень хочется съездить, просто чтобы стереть это высокомерное выражение.
Виллт приглашающе улыбается:
— Можешь попробовать.
Он читает мои мысли, думает Мирддин и тут же поправляется — не «он». Я. Я говорю со своим собственным отражением. Мирддин стискивает локоть за спиной:
— Полагаю, это будет бессмысленно.
Виллт опять щерится:
— Правильно полагаешь, — он перекидывает трость из руки в руку.
— Я тебя создал, — говорит Мирддин. — Я тебя придумал. У тебя нет власти надо мной.
Виллт поднимает бровь:
— Власти? Зачем мне власть? — Он обводит жестом вокруг. — Все это — лишь отражение твоего сознания. Я — всего лишь зеркало. Всего лишь интерфейс, если хочешь.
— Интерфейс взаимодействия с чем?
— С собой. С миром. С Аннуином. С судьбой. С Единым, — Виллт делает торжественную физиономию.
— В тварном мире в принципе не существует взаимодействия, которое не попадало бы под эти параметры, — медленно произносит Мирддин.
— Умничка, — одобряет Виллт.
Мирддин подавляет вспышку раздражения.
Это просто канал восприятия, думает он. Аннуин невместим, это просто мое собственное сознание пытается обработать информацию так, чтобы я смог ее воспринять. Что оно пытается мне сказать?
— Что ты пытаешься мне сказать? — спрашивает Мирддин.
Эмрис делает ему знак следовать за ним и хромает через зал. Трость царапает гладкий пол с неприятным звуком — как соскальзывающий грифель по доске.
Они выходят на балкон — такой же прямоугольный, черно-белый и пустой, как все вокруг. С него открывается вид на лабиринт зданий и сооружений — блестящие поверхности, переходы, изломанные под странными углами, лестницы без перил. Неба нет — сверху те же самые конструкции, только обращенные головой вниз. Кажется, вектор силы тяжести там перевернут. Горизонта тоже нет.
Мирддину делается неприятно.
Виллт вальяжно облокачивается на перила.
— Представь себе, допустим, герметичный бак. Два на два на полтора. С идеальной температурой, автоматически поддерживаемой чистотой, полной безопасностью и идеально настроенным доступом к неограниченному количеству еды и воды. Теперь представь запущенную туда пару мышей. Оказавшись в этих райских условиях они, разумеется, начнут — как это сказано? — плодиться и размножаться. Популяция будет удваиваться каждые пятьдесят пять дней — вполне себе показатель. Это фаза А. Затем наступает фаза Б — мыши начинают размножаться меньше и гораздо больше начинают заботиться об иерархии. Наступает фаза С. Появляются парии, которых изгоняют в центр бака — при абсолютном избытке ресурсов, заметь. Старые самцы перестают освобождать место молодым. Отверженные не могут ответить им тем же и грызутся между собой. Самки начинают ждать нападения от своих и становятся все более нервными и агрессивными. Еще немного времени — и они начинают нападать на свое потомство, убивать детенышей и бежать от общества, превращаясь в агрессивных отшельниц. И вот приходит фаза Д. Большая часть самцов тратит все время на прихорашивание. Самки убивают детенышей и разбегаются по углам. В условиях избытка еды процветает каннибализм. И популяция вымирает. Вот тебе и весь рай.