Он собирает силы и поднимается. Кобольды пытаются задержать его. Он их стряхивает. Кобольды с крысиным писком ссыпаются вниз. Он слишком крупная добыча для них.
— Что такое смерть? Это покой, это успокоение, это утешение. Нет голода, нет жажды, нет ужаса. Нет тебя, никого нет. Ничего нет, ничего не надо. Не плачь, не плачь, не плачь, все закончится. Однажды все закончится. Однажды все пройдет, и мы умрем. Адонай обещал. Адонай держит свои обещания… — бормочет баньши.
Он вдруг понимает, что ее одежда — это не лохмотья, это множество тонких вен, жил и капилляров, уходящих из ее кожи в сухую землю, оплетающих ее, как сеть.
Господи, вырывается у него.
Баньши вскидывается на звук. У нее слепые белые глаза. Кобольды заходятся голодным писком, требовательным и жалобным. «Дай! Дай, дай, дай его нам!» — различает он.
Баньши почему-то медлит. Ее сморщенное беззубое лицо искажается, будто она силится что-то вспомнить.
— Элоим! — вдруг хрипло выдыхает она. — Ты из элоим? Ты вестник? Ты пришел сказать мне, что все? Уже все? Мир уже кончается?
Он качает головой. Потом понимает, что она не видит.
— Нет, — говорит он. — Я человек.
Баньши стонет.
Он неуверенно добавляет:
— Мир еще стоит.
— Еще долго?
— Не знаю.
— Адонай… — горестно выдыхает она. — Адонай обещал мне…
Его будто толкают в спину. Он делает шаг ближе. Кобольды протестующе верещат.
— Ты уверена, что Единый обещал тебе именно это?
— А что еще? — горько спрашивает баньши. — Что еще Адонай может дать мне?
Он сглатывает. У него такое чувство, будто со спины сняли кожу, будто в нее вплавили стекло, и сквозь это стекло бьет обжигающий свет. Он не может обернуться, чтобы посмотреть, что за спиной, и не может назвать его по имени, он только знает, что то, что позади — неиссякаемо. Он поднимает руку и видит, как по пальцам стекает вниз тяжелое и золотое. Капля падает вниз. Из мертвой земли, завиваясь в воздухе и тая, прорастает светящийся стебель. Кобольды с писком бросаются от него в рассыпную. Баньши стонет и прячет лицо в коленях.
Он чувствует себя желобом, трещиной в плотине. Он делает шаг вперед.
Он знает, что должен сделать. Это не может быть так страшно, отстраненно думает он. Он делает шаг вперед и опускается рядом с ней.
Он говорит:
— Ты можешь умереть теперь.
— Это больно? — спрашивает она.
— Да, — говорит он.
Он целует сухие пергаментные губы. Раскаленная волна перехлестывает через плотину, растекаясь по венам и капиллярам. Паутинная сеть, уходящая в мертвую землю, натягивается. Жилы рвутся — одна за другой, когда золотая кислота пережигает их. Баньши бьется в судорогах, но он не выпускает ее, и она не пытается вырваться.
Наконец, последняя нить разрывается. Баньши выдыхает и опускается на землю, как сухой лист.
Он держит ее голову на коленях.
Баньши тихо выдыхает. Она смотрит вверх слепыми глазами, поднимает руку и ощупывает его лицо.
— Я тебя знаю, — вдруг говорит она. — Ты — Мирддин.
Он вздрагивает, как от удара и наклоняется к ней. Пергаментная кожа скользит под его ладонями, как оберточная бумага, расходясь в стороны. Изнутри проступает совсем другое лицо — юное, тонкое, как будто выточенное из алебастра.
Нимуэ.
Нимуэ, Ниниан, Нинева.
Пустоши; Авалон; Камелот; Артур. Он вспоминает все.
Боже, шепчет он. Что же мы наделали. Что же я наделал…
Нимуэ гладит его по лицу тонкими пальцами и улыбается нежной, блуждающей улыбкой.
— Все правильно, — шепчет она. — Все верно. Никто не может держать на себе весь мир. Никто, кроме Единого. Никто из людей. Никто из нефилим. Адонай обещал отпустить меня. Адонай выполнил обещание.
Она смотрит в пустое небо и улыбается.
— Тебе пора уходить, — говорит она. — Волны скоро сомкнутся.
Он мотает головой. Она не видит этого, но чувствует движение. Она вздыхает.
Он смотрит на белую лунную радужку вместо зрачка и понимает.
— Что ты видишь? — спрашивает он.
Ее губы вздрагивают:
— Умирание. Везде, везде, везде. Долгое, долгое умирание без смерти. Невозможность жить. Невозможность умереть. Но оно закончится. Однажды оно закончится.
Он накрывает ее веки ладонями.
— Не смотри! Пожалуйста, не смотри.
Она печально улыбается:
— Не могу. Я хотела бы. Но я не могу.
Он понимает, что это правда.
Через опущенные веки, через его ладони, через времена и расстояния все, что она видит — это долгая, долгая ночь в ожидании конца света.
— Все закончится, — утешающе говорит она. — Все уже почти закончилось.