Он поднимает голову. Слева, справа, впереди, со всех сторон медленно надвигается багровая волна.
Его прижимает лопатками к стене — к тому золотому и раскаленному, на что можно опереться, но у чего нет названия.
Медленно, медленно, неотвратимо поднимается волна у него внутри.
Он вдруг понимает, откуда берется тот нестерпимый свет. Это Красная река проходит через разлом. Это Красная река спаивает его.
Сангрил, вспоминает он. Истинная кровь.
Все хорошо, шепчет он, все будет хорошо.
Никто на свете не может обещать такого.
Да, говорит он. Но это не от меня.
Долготерпит, милосердствует; не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Не перестает. Никогда не перестает.
Что это, спрашивает она.
Это человеческое, говорит он.
Две волны смыкаются.
[2x17] возвращение короля
План размещения гостей никуда не годился.
— Вы с ума сошли? — раздраженно спросила Джиневра. — Жена Марка — Белокурая Изольда, а не Белорукая! Короля Марка нельзя сажать рядом с племянником, они же передерутся! Посадите его рядом с Баном, они завязнут в обсуждении стратегии и все забудут. Моргаузу с сыновьями вот сюда. Белорукую Изольду — рядом с Эттардой, пусть друг другу жалуются… — Джиневра принялась отчеркивать нужное. Карандаш прорвал бумагу и сломался. Джиневра раздраженно отбросила его прочь и уставилась на Брузену. — Мне что, самой все делать? Зачем я вас тут держу?
Брузена спала с лица.
— Переделайте. И чтобы к вечеру все было готово, — Джиневра потерла ноющий висок.
— Король вернется вечером? — встрепенулась Брузена.
— Не знаю, — отрезала Джиневра, едва сдерживаясь. — Может быть вечером. Может быть, через год. — Или не через год. Или не вернется. — План должен быть.
Брузена разочарованно вздохнула, собрала бумаги, сделала реверанс и выбежала, прижимая к груди папку.
И стоило Элейну выгонять, мрачно подумала Джиневра. Она хотя бы ляпов таких не делала.
И дурацких вопросов не задавала.
Все было зря. Артур все равно ушел.
Он всегда был такой. Сбежал от Пеллинора и взял в одиночку Кармартен. Сбежал с помолвки сражаться с какой-то дрянью под мостом. И вот опять.
Джиневра потянулась за сигаретой. Щелкнула зажигалкой, вдохнула ароматный дым. Привычный ритуал слегка ее успокоил.
Жди меня, и я вернусь, сказал Артур.
Джиневра опять вспомнила, как он уходил.
Фонтанный двор был пустой и солнечный, как летом, но утренний воздух был уже холодным, как лезвие. В мраморной чаше плавал желтый лист — совсем такой, как чуб у Артура. Джиневра посмотрела на него, и ей захотелось заплакать. Она светски улыбнулась. Не перед этими.
Дану переглянулись. Они были одинаковые и одинаково нелюди. Нимуэ взяла Артура за руку. Мерлин взял его за плечо. Врагов не надо с такими союзниками, мелькнуло у Джиневры. Артур посмотрел прямо на нее и успокаивающе улыбнулся. Ей захотелось закричать — нет, нет, не уходи! — но она только сглотнула.
Артур стряхнул с себя советников и шагнул к ней.
Джин, я вернусь, сказал он.
Когда он поцеловал ее, она зажмурилась. А когда открыла глаза, его уже не было.
Джиневра мотнула головой, отгоняя воспоминание.
Она же знала, с кем связывалась. Она же знала, на что шла.
Она застыла у полки с изящными безделушками. В гладком боку стеклянного шара маячило ее отражение — растянутое и исковерканное, как в комнате смеха. Джиневра рассеянно взяла его в руки. Перекошенная физиономия внутри гримасничала и кривлялась — ты же знала, на что шла, Джин? Ты же знала?
Джиневра горько усмехнулась.
Ты выходишь замуж за принца, и сказка на этом заканчивается.
Шар вдруг встрепенулся, как живой. Джиневра вздрогнула.
Острое, внезапное предвкушение счастья накрыло ее горячей волной.
Высокий купол собора, свет и сияние витражей, запах лилий и ладана, от которого кружится голова. Нарядное и тяжелое платье, фата, гордо оттягивающая назад голову. Артур, голубоглазый, светловолосый, подтянутый, от одного взгляда которого все сладко замирает внутри, как в детстве на Рождество — все хорошо, все будет хорошо, ныне, и присно, и вовеки веков, аминь.
Звучный баритон Артура уверенно раскатывается под сводами.
— Я, Артур,
беру тебя, Джиневра, в законные жены,
чтобы отныне
любить и лелеять,
беречь и заботиться,