в горе и радости,
в болезни и здравии,
в богатстве и в бедности,
пока смерть не разлучит нас.
Этой клятвой я тебе клянусь,
этим словом я все владения свои вручаю,
этим кольцом я с тобой обручаюсь,
этим телом я тебя славлю,
во имя Отца,
и Сына,
И Святого Духа.
Аминь…
Багровая пелена скрыла видение — будто рухнул занавес.
— Ты поклялся! Ты же поклялся!
Джиневра запустила хрустальным шаром в стену.
Он разлетелся вдребезги. По глазам резанула вспышка — как магний.
Тонкая белая пыль рассыпалась по полу. Соль рассыпать — счастья не видать, некстати мелькнуло в голове.
Джиневра попятилась. Почему-то было очень страшно смотреть на осколки, но отвести глаза было невозможно.
Она нащупала спиной дверь, выскользнула из кабинета, захлопнула и прислонилась к стене. Сердце билось где-то у горла.
Да что со мной, раздраженно подумала она. Она вдохнула, выдохнула и вызвала дежурную служанку. Явилась девица с лошадиным лицом, озаренным истовым желанием помочь. Вот у кого никаких проблем, с досадой подумала Джиневра. Живет себе. И не знает, чем это куплено.
— Приберитесь там, — коротко приказала Джиневра и зашагала прочь, борясь с желанием побежать.
Воздух, подумала Джиневра. Мне нужно воздуха.
С башни открывался хороший вид на Камелот. Путаница дорог и каналов, зеленые пятна парков. Все вперемешку. Совсем не как в Городе Солнца.
Флаг над дворцом был приспущен, знаменуя, что король в отъезде.
Это было неправильно. Король не должен сражаться сам. Король должен посылать кого-то. Именно затем и существуют Воздушная Кавалерия, и Круглый Стол, и рыцари, и самолеты — чтобы сражаться. Чтобы защищать.
Только вот там, куда отправился Король, от них всех никакой пользы.
Ланс подавил вздох. Что он может? Королева сказала ему: «Побудьте со мной, Ланс». Но это были едва ли не все слова, что он услышал от нее. Королева смотрела вниз, безотчетно терзая в руках розу. Оборванные лепестки падали к ее ногам. Ветер шевелил подол шелкового платья, обрисовывая колени.
— Знаете, что самое смешное, Ланс? — вдруг произнесла она. — Им все равно. Им — всем — все — равно. Вот встает какой-нибудь кэбмен Джон, вот он выпивает свой стакан молока, вот он целует свою Мэри, вот он запрягает свою лошадь, вот он выезжает на улицу… вот он вернется домой обратно, съест свой ужин и ляжет спать. И таких Джонов тысячи, и никто из них не вспомнит о короле Артуре, который делает возможным их обычную, спокойную, размеренную жизнь. Нет, они, может, увидят пару фраз в газете, и перекинутся парой анекдотов, и охотно почешут языками и перескажут все последние сплетни… но на самом деле им все равно. Им — всем — все — равно. Никто не помнит, что кроме короля Артура есть еще человек Артур. А он бросает тех, кто его любит. Ради тех, кому все равно.
Ланс склонил голову.
— Я бы отправился вместо него, — тихо сказал он. — Если бы мог.
— Конечно, — тихо произнесла королева. — Это ведь так благородно. Это ведь так по-рыцарски. Уйти, пожертвовать собой. Не правда ли? — Она резко вскинула голову и посмотрела прямо на него. Взгляд был как пощечина. Ланс опешил.
Ветер теребил золотые пряди. Вокруг королевы стояла огненная корона, как вокруг солнца в затмение.
— Ну же. Скажите, Ланс, — она схватила его за рукав. — Вы же этого хотите? Уйти в Великие Пустоши? Сражаться там с чудовищами?
Ланс растерялся. Она же сама велела ему. Она же сама хотела этого. Но вдруг он почувствовал, что ее рука дрожит.
Ланс прижал к сердцу ее ладонь.
Ему очень хотелось поцеловать ее, провести по бархатной коже, стать каменным львом под ее рукой, одним из тех, что застыли у дворцовых врат. Но он не смел.
— Я уйду, — сказал Ланс. — Или останусь. Как вы скажете.
Королева вытянулась, заглядывая ему в глаза:
— Правда?
— Я клянусь, — тихо сказал Ланс.
Королева вдруг вспыхнула и вырвала руку. Лицо ее потемнело от гнева.
— Все вы клянетесь! — она яростно швырнула розу на пол и выбежала. Каблуки застучали вниз по лестнице и стихли.
Ланс остался стоять, беспомощно глядя на розовые ошметки на сером камне. Потом опустился на колено, собрал лепестки и сунул в карман. Что он еще мог сделать?
Джиневра бежала, бежала, бежала по зеленому лабиринту — подальше от Ланса, от Брузены, от дворца, ото всех. Ее душила ярость. Она подвернула ногу и оказалась на земле. Туфелька покатилась прочь. Джиневра с ненавистью запустила вслед второй.
Артур никогда не говорил ей таких вещей. Ему даже никогда не приходило в голову. Можно было кричать, можно было плакать, можно было заставить кого угодно поклясться в чем угодно. Но не Артура. Не Артура. Он всегда уходил, всегда бросал ее ради Камелота, и ему даже не приходило в голову, что так нельзя. Что ей было бы проще знать, что он не вернется никогда, чем вот так ждать и бояться за него. Как он может с ней так? Как он может?