Виллт должен был быть человеком полностью, и Мирддин вынул из схемы все, связанное с дану и Авалоном. На этом месте осталась пустота. Она тоже была необходимой частью модели; и она должна была быть достаточно большой, чтобы у Эмриса Виллта была цель — срастить внутри себя этот разлом так же, как Мирддину приходилось сращивать внутри дановское и человеческое. Именно из этого, как предполагалось, должен был вырасти нужный метод. Нужная школа мысли.
Ему нужно было получить тот же самый результат на основании совершенно других множителей.
Иногда Мирддина пугали результаты. Он оставлял лакуны, и лакуны заполнялись чувствами, решениями, суждениями, не имеющими никакого отношения к его собственному опыту. Они теряли смысл, едва он переставал волевым усилием удерживать чужой образ.
Иногда Мирддину казалось, что он отбирает слишком много. Ужасно хотелось сжульничать. Позволить просочиться в капсулу, содержащую Эмриса Виллта, чему-то из того, что знал он сам, Мирддин. Но он понимал, что этого делать нельзя. Вся конструкция рухнет.
Ему не было дискомфортно, пока он был Эмрисом Виллтом. Все казалось… нормальным. Внутри Эмриса Вилта он не знал, что бывает по-другому.
Но по возвращению в себя обратно Мирддина каждый раз накрывало осознание, насколько далека эта норма от его обычного восприятия. Так или иначе, он привык вести отсчет от Авалона. Вести отсчет от того, что принято в Срединных землях, было… было нелегко. Весь мир немедленно начинал натирать, как ботинок не по размеру. Тогда приходилось напоминать себе, что он создал Эмриса Виллта не для того, чтобы он был счастлив. А для того, чтобы его слышали.
И каждый раз был этот долгий момент вхождения в несуществующую жизнь.
Мирддин начинал с обстановки, медленно скручивая спираль вокруг себя, заполняя пространство маркерами и вешками, на которые можно будет опереться, и, избавляясь от которых, потом можно будет вернуться к себе обратно.
Мирддин еще раз оглядел комнату — квартиру, снятую им специально для Виллта. Простая обстановка. Много книг. Застарелый запах табака. Очень чисто. Все в идеальном порядке.
Несколько очень плохих картин, повешенных квартирной хозяйкой, и одна очень хорошая — случайно попавшийся ему в «Словах на воде» листок с рабочими набросками Дюрера, руки во множестве положений — молитвенно сложенные, отстраняющие, указующие… в углу страницы, не менее изящно прорисованный, красовался кукиш.
Мирддин решил, что это подарок Виллту от сестры-близнеца, у нее было бы именно такое чувство юмора. Сестра-близнец была плодом одной из попыток как-то сбалансировать уравнение. Не слишком успешной.
Одежда. Классический костюм — Виллт когда-то был щеголем, потом перестал. Ему неинтересно думать о таких вещах, ему проще создать набор рутин и их поддерживать. Он ест в одном и том же кафе, гуляет в одно и то же время по тому же маршруту. Виллт не любит думать о бытовых мелочах, и, автоматически совершая один и тот же набор действий, продолжает крутить в голове цепочки рассуждений.
«Кольцо инженера» на мизинец — простой ободок из стали. Инженеры, заканчивая обучение, уже несколько веков клянутся честью и холодным железом выверять расчеты и не разбазаривать материалы, чтобы мосты не падали, и получают кольцо в память о клятве. Диплома это, конечно, не заменяет, да и людские клятвы — не клятвы дану.
Авалон очень старается не вмешиваться, но это не всегда получается, и отпечаток дану в человеческой истории всегда можно отследить вот по таким мелочам. Виллт не знал этого, но это знал Мирддин.
Самое сложное. Тело.
Мирддин опустил веки, сосредотачиваясь.
Ток крови. Замедление.
Легкие. Курение. Дыхание стало тяжелее. Не слишком заметно, но скажется при подъемах.
Позвоночник. Осанка. Плечи пошли вниз и замерли. Зажим на шее — голову влево нельзя повернуть до конца.
Хромота — последствия старого ранения. Чуть смещенный центр тяжести, привычка беречь больную ногу.
Мимический паттерн. Морщина между бровей. Резкие носогубные складки. Плотно сжатые губы. Угрюмое, упрямое лицо того, кто привык подвергать все сомнению.
Эмрис Виллт открыл глаза.
Виллт перешел через парк. Съел свой привычный завтрак в «Орле и молнии». Разобрал за кофе прихваченную из дома почту — свежий «Вестник антропологии» (статья о возможностях близнецов-савантов — слишком много лирики, но интересные фактические данные; «История Финеаса Гейджа, человека без мозга» — идиотское название, но интересно о влиянии префронтальной коры (а, точнее, ее отсутствия) на контроль за принятием решений; пламенное выступление популярного колумниста против дискуссий о пещерном человеке — полная чушь). Небрежно пробежал номер «Герольда» — не столько ради информации, сколько ради возможности взять пару красочных иллюстраций к лекциям из новостей. Открыл карикатуры на последней странице — очень мускулистый и очень жизнерадостный король, состоящий из торса на тонких ножках и огромной квадратной челюсти, пытался перебраться через реку по соломинке, держа на одном плече затянутую в приталенный комбинезончик Авиацию, а на другом недовольное недостатком внимания Сельское Хозяйство в легкомысленном хитончике; королева в платье с бесконечно длинным шлейфом, который за ней нес Ланселот с остекленевшим взглядом. За Ланселотом тянулся не менее бесконечный шарф, который несли за ним поклонницы. Кроме этого еще было испытание двигателей «Мерлин», с аэродромом, заваленным падающими самолетами, одним-единственным «соколом», держащимся в воздухе и остроухим советником, с чопорной физиономией отчитывающимся перед королем: «А этот почему не падает?» — «Магия, сэр». На следующем рисунке становилось ясно, что в качестве магии выступал весело хлещущий виски прямо в кабине Джимми Доуэн.