Мирддин понял, что его вздергивают, как тюк, и куда-то тащат. Потом сажают и прислоняют к стенке. Потом хлещут по щекам:
— Эй, господин хороший!
— Дай-ка я, — сказал женский голос.
Раздалось бульканье, и ему фыркнули в лицо водой.
Водой. Идиот!
Голос тоже плохо слушался.
— Во-ды-да. Йте. По-жа… Ста.
Ему сунули липкий граненый стакан.
Мирддин плеснул воды на ладонь, коснулся губами и позвал. Этого было мало, очень мало, но нужно было надеяться, что этого хватит.
— Что случилось-то, господин хороший? Может, доктора вызвать? — спросил женский голос.
Доктор. Госпиталь. Только не госпиталь!
— Не-на-до-до! Кто. Ра.
Столько людей… он просто не выдержит.
— Йа-по-си-жу. Немног. О.
— Припадочный он какой-то, — озабоченно сказал женский голос. — Не помер бы он у нас тут, хлопот не оберешься.
— Да пусть сидит, Мэг, — сказал мужской голос. — Лавку не просидит. Да и кто к нам счас поедет — глянь, как ливануло!
Голоса размазывались цветными пятнами. Их можно было собрать и бросить в ледяной провал, и тогда вой утих бы. Хоть на чуть-чуть. Хоть на немножечко.
Мирддин из последних сил не делал ничего.
С грохотом распахнулась дверь, сверкнула молния, люди застыли, как в магниевой вспышке, и внутрь хлынула волна, сметая все. Бирюзовая, белоснежная, лазурная, кипенная; вставшая куполом над городом и обрушившаяся вниз; разбивающаяся между зданиями и переулками; врывающаяся в окна; смывающая хлам и крошево, заполняющая улицы до самого неба китами, рыбами, скатами, удильщиками, несущими фонари — а за волной, в пене прибоя и пене яблонь, грозный и сияющий, вставал Авалон, Авалон детей дану, Авалон Завета, от века и до конца равный самому себе. Авалон, не знающий ни легких путей, ни жалости.
Волна подняла Мирддина, опустила на песок, прошла над ним и отхлынула.
Мирддин смог открыть глаза.
Он сидел, прислонившись затылком к стене, а перед ним стояла Нимуэ, тонкая и прямая, как лезвие, и сквозь нее сиял Авалон, как свет сквозь замочную скважину.
От ее касания разлом над бездной сомкнулся. Ужас перестал быть всепоглощающим, ужавшись до скупого факта «и так бывает».
Мирддин благодарно выдохнул. «Как вовремя».
«Что случилось?»
«Хватанул чужой памяти».
Сейчас, оглядываясь, он понимал, что уже сталкивался с таким. Но он не ожидал, что такое возможно в Срединных землях, среди людей, и он был связан Эмрисом Виллтом, а Эмрис Виллт сам носил в себе подобный разлом, и оттого был беззащитен.
Но как хорошо было знать, что Авалон существует. Что мир не ограничен ни одним человеком, ни всем человечеством, ни Срединными землями. Он мог не жить на Авалоне, не принадлежать Авалону полностью, но Авалон был, Авалон существовал, вне его и без него. И, значит, существовал предел любому безумию. Что бы с ним не случилось, Авалон остался бы.
Воздух Авалона. Вода Авалона. Нимуэ Авалона.
Мирддин сидел, уткнувшись лбом в ее плечо и стараясь продышать произошедшее. Нимуэ прижимала пальцы ему к виску, сохраняя точку контакта, и от нее растекалось холодноватое, сосредоточенное чувство баланса.
«Авалон — это мы». Мысль ее была как шорох прибоя на песке.
Это была правда. Не вся правда, только ее часть, сладкая и горькая, как нежный, тревожный запах мха, дыма и палых листьев над осенним озером.
«Авалон — это ты. А я так» — Мирддин качнул головой и улыбнулся одними губами.
Он знал, что Нимуэ не видит этого — но слышит. Как слышит рост травы и движение воздуха.
Пора было возвращаться. Он вдохнул воды и неба последний раз и выпрямился, с усилием переходя к обычному зрению.
Это была какая-то забегаловка, тесная и полутемная, со столами, застеленными истертой клеенкой. Дверь за спиной Нимуэ была распахнута шквалом, и на полу растекалась лужа от захлестнувших в проем почти горизонтальных струй дождя. Сейчас ветра не было, воздух был почти неподвижен, и сразу за порогом стояла стена ливня — как полог. С потолка свешивались полоски бумаги с налипшими мухами. Пахло едой и маслом, на котором слишком долго что-то жарили. В помещении было всего двое людей, остановленных магией, как кадр кинопленки — женщина, протирающая тряпкой прилавок, и мужчина, сидящий за соседним столиком над кружкой пива.
Мирддин попытался вглядеться в них, и замер.
В каждом была эта сетка трещин, ведущая в бездонную пропасть, черное дерево с железными ветвями, ветвистая, похожая на раковую опухоль структура, пронизывающая все сознание. Его задело такой веткой — и он ухнул вниз, но такая ветвь была не одна.