«Они же не могут все быть сломанные…»
Мирддин посмотрел на мужчину. Посмотрел на женщину, пытаясь сфокусироваться на лицах, но у него не вышло. Он пытался ухватить детали — рост, одежда, внешность, но внимание соскальзывало, на сетчатке оставался только узор трещин. Он тоже был индивидуальный, как отпечаток пальцев, как код ДНК, но каждая трещина приводила в итоге в одно и то же пространство. В ту же бездну, на ту же черную ледяную равнину, где стоят, навечно застыв мертвые изваяния с живыми глазами под коркой льда, и несется голодный вой, и метель гонит перед собой ледяное крошево.
Мирддин не хотел этого видеть. Но не видеть не мог. Ему уже никуда было не деться от знания, что люди такие все. Даже те, кого он знает. Даже Блейз. Артур.
Керидвен.
Даже на Авалоне от этого не было бы спасения.
Можно было отсечь чужую память. Но что было делать со своим собственным зрением?
«Я бы продал душу, чтобы так не было». Глупая мысль шмыгнула, вильнув хвостом, по краю сознания. Он не успел удержать ее.
Нимуэ взяла его лицо в ладони и развернула к себе — так, чтобы оказаться на линии взгляда.
В ней не было изъяна. Была бездна, караулившая у ног, как у всех дану, но она была явной и была рядом. Не внутри.
«Что бы ты ни делал — ты не сможешь купить себе другое человечество».
«Да и продать некому».
Потому что фир болг ничего тут не смогут, а Единый берет, что захочет, без спроса.
Мирддин коротко засмеялся. Смех перешел в кашель.
Он содрал пиджак, скомкал и попытался вытереть лицо подкладкой.
Светлый пиджак был безнадежно изгваздан и дурно пах. Мирддин с отвращением скомкал его и сунул в мусорку.
Как бы то ни было, возможности рассиживаться все равно не было. Пора было уходить. Он хотел посмотреть время, но не обнаружил комма на руке.
Мирддин подумал, что потерял его где-то в городе, когда выпал из облика Виллта, но Нимуэ молча показала на мужчину, сидящего за столом.
Мирддин вздохнул. Пришла его очередь шарить по чужим карманам. Комм, принятый за часы, он забрал. Бумажник оставил. Обобрать прохожего хозяевам забегаловки казалось ничуть не более зазорным, чем набрать паданцев в парке. Но сочувствие их было настоящим.
Для людей в этом не было противоречия.
Мирддин смотрел на человека, сидящего за столом, и видел его сознание в сетке черных трещин, похожее на зеркало, в которое бросили камнем. Осколки не были связаны между собой, и ни один из них не давал четкого отражения.
Мирддин моргнул, потерял концентрацию, и его опять повело. Человек сидел за столом, и черный куст с ломкими сухими ветвями выходил за его контур, уходя корнями сквозь пол куда-то вниз, вниз, вниз, прорастая сквозь рот, глазницы и отверстия в черепе, сплетаясь с черными сухими лианами, расходящимися от женщины за стойкой, как вьюн, и покрывающими весь пол.
Мирддин очень старался смотреть физическими глазами, но у него не получалось.
И это что, теперь навсегда?!
Он понял, что опирается на край стола. Мирддин стиснул зубы.
Хорошо. Допустим, зрение вычеркиваем.
Он попытался сосредоточиться на чем-то еще. Слух. Вкус. Осязание. Положение в пространстве.
Медленно, очень медленно, как пуля, пущенная в воду, пробился сигнал.
Узкое подставленное плечо; ключица; биение пульса под кожей; артерия; течение крови; кровь течет, течет вода, все реки текут и впадают в великое море, море, море…
Будто батискаф пошел наверх из глубины. Черный лес не перестал существовать, но стал отдаляться.
Мирддин обнаружил, что стоит, прислонившись к стене, держась за плечо Нимуэ, а она, неловко вытянувшись, прижимает три пальца к его виску, стараясь объединить контур и не разорвать точку контакта.
Зрение по-прежнему не работало, но ориентироваться было уже можно.
«Можно я буду смотреть через тебя?»
«Конечно. Конечно. Конечно».
Мир вокруг смягчился. Шипы и лезвия сменились разводами туши. Полупрозрачные слои накладывались друг на друга. Сквозь тучи, этажи и крыши сочилось незримое солнце, высвечивая тонкий узор костей, мышц, сухожилий, изящное и хрупкое творение биомеханики. Шуршали потоки воды по мостовой, закручиваясь в водовороты, пробивалась наверх сквозь асфальт неукротимо-живучая городская зелень, и, просвечивая тонким позвоночником в рентгеновских лучах, в углу дремала кошка, подрагивая во сне хвостом. Люди, похожие на силуэты в театре теней, не отличались от всего остального — только некоторые из них светились изнутри, как витражное стекло. Будто новогодняя гирлянда, растянутая в тумане.