«Проводи меня к университету, пожалуйста»
«Ты уверен?»
«Да. Я должен закончить начатое. Я бросил „заморозку“, когда сбежал. Нужно ее снять».
«Могла бы я».
Мирддин покачал головой.
«Это не все».
«Заморозка» была самой малой из проблем.
Нимуэ вздохнула, но не стала спорить.
«Тогда погоди. Я сейчас».
Прикосновение исчезло. Лес опять сомкнулся. Мирддин знал, что делает Нимуэ — «замывает», заплетает кинутое заклинание так, чтобы люди, очнувшись после их ухода, не нашли в случившемся ничего необычного. Он сам бы сделал то же самое на ее месте, это было необходимо и не должно было занять много времени. Но помнить об этом было тяжело. Свод чащи опять сомкнулся, как пасть удава вокруг добычи. Стенки желудка сжимаются, охватывая плоть и заживо переваривая жертву, и кислота разъедает то, что было когда-то разумным, осознанным существом. Все полезные вещества всасываются, не оставляя и следа. Однажды он споткнется, и упадет, и его оплетут черные корни, и он тоже станет землей, жирной рыхлой землей, пищей для черных стволов, встающих на телах до самого неба.
Тьфу.
Мирддин разозлился.
Что я знаю? — Что слой восприятия, в который я провалился, реальный, но не единственный.
Откуда я это знаю? — Из опыта, своего и чужого.
Что я собираюсь с этим делать?..
Ответа он пока не знал. Что он знал точно — что не собирается отправляться на перегной.
Не игнорировать. Не бояться. Не останавливаться.
Мирддин сделал усилие и вгляделся в черные ветви. Восприятие двоилось, как картинка-загадка с вазой, превращающейся в два профиля. То казалось, что сучья — это сетка трещин, дыр в ткани реальности. То, наоборот, казалось, что они единственно настоящие среди всего остального, ставшего призрачным. Каждый вариант сам по себе был очень убедительным, но вместе они были взаимоисключающими.
За это можно было зацепиться. В конце концов, он наверняка не первый, кто оказался в такой ситуации. Земную жизнь пройдя до середины, я очутился в сумрачном лесу… утратив правый путь во тьме долины…
Он ощутил прикосновение. Нимуэ вернулась.
Ну, хоть с Вергилием мне повезло, со смешком подумал Мирддин.
Нимуэ хмыкнула.
«Спасибо, что не Беатриче».
«Ну, в рай я пока не собираюсь, — он поднялся. — Боюсь, мне там еще меньше бы понравилось».
Снаружи по-прежнему шел ливень. Это было хорошо. По каким-то причинам сдвиг восприятия распространялся только на зрение, не затрагивая всего остального. Он мог слышать, как барабанит дождь по лужам и как веером рассыпаются брызги из-под колес редких таксомоторов. Мог чувствовать запах — очень городской, очень человеческий запах мокрого асфальта, металла и бензина, набежавшего из-под чьей-то машины. Наверняка растекшегося радужной переливчатой пленкой. Мог ощущать, как хлюпает вода в туфлях, как лупят капли по спине и как Нимуэ, идущая чуть впереди, придерживает на своем плече его ладонь своей.
На улицах никого не было — ливень всех разогнал. Это тоже было очень хорошо. Можно было не бояться наткнуться на кого-нибудь.
При взгляде через Нимуэ город выглядел хрупким, будто вылепленным из картона. Под ним, раскинувшись в необъятные дали, лежала земля. Над ней стояло небо, и дождь, сшивающий их между собой, уходил ввысь мириадами осыпающихся нитей. Земля упиралась спиной в огненную изнанку магмы, и воздух, постепенно истончаясь, упирался в холод и ночь космоса. На тонкой грани между ними плясал дождь. Один вид энергии переливался в другую, и в вечном танце стихий не было места для сомнения и печали.
Мирддин попробовал посмотреть собственными глазами, и его опять накрыло. Он прикусил губу.
Люди, люди были везде, и призрачный черный лес прорастал сквозь них, нанизывая тела на черные ветви, заполняя собой улицы Камелота, сцепляясь сучьями. Ветви тянулись вверх и вширь, разрастаясь, и люди двигались, подчиняясь их движениям, как марионетки на площади повинуются трости, на которую нанизаны.
Он невольно дернулся, уклоняясь от торчащей ветки, и оступился.
— Осторожней!
От восклицания Нимуэ тени деревьев вокруг дрогнули, смазываясь, как задетая струна. Ага, подумал Мирддин.
— Говори что-нибудь, пожалуйста, — попросил он. — Голосом. Чтобы я мог тебя слышать.
Нимуэ помедлила.
— На миг, мой Том, с коня сойди
И головой ко мне склонись.
Есть три дороги впереди.
Ты их запомнить поклянись.
Сердце у Мирддина стукнуло. Он не знал, что Нимуэ известна эта песенка, но сразу же понял, почему она ее выбрала — о правдивом языке и трех путях от дерева Эйлдон.