— Тварный мир не имеет никакого отношения к честности.
— Да знаю я! — огрызнулся Мирддин. Он провел рукой по лбу. — Прости. Я все понимаю. Только это не помогает. — Он зажмурился и уперся затылком в ствол. — Я создал Эмриса Виллта, и я его уничтожил, а теперь он будто мстит мне… из своей несуществующей могилы. Это как… как смотреть через забрало. Ты знаешь, что можно по-другому, помнишь это умом, но не видишь. Я создал его собой, из себя, как инструмент, он не мог выйти никаким другим… но я много отнял у него. Если бы он был живым человеком и если бы он знал, что кто-то сделал такое с его судьбой осознанно — он был бы вправе меня ненавидеть, понимаешь?
— Нет, — сказала Нимуэ.
Мирддин резко вдохнул и выдохнул:
— Мне нужно было, чтобы он подвергал все сомнению — поэтому я окружил его теми, кому нельзя доверять. Мне нужно было, чтоб он полагался только на разум — поэтому я сделал так, чтоб он не мог доверять чувствам. Мне нужно было, чтоб он умел владеть собой — и я сделал его одержимым страстями, чтобы он мог их преодолевать. Мне нужно было, чтоб он был стойким и бесстрашным — и я дал ему безумие, как врага, с которым он всегда должен сражаться. И я дал ему ум и гордость, и затем выпустил к людям, чтобы он сказал им то, что я не могу. Потому что я знаю то, что я знаю, благодаря Жажде, и Авалону, и тебе, а для человека это невозможно. И я отобрал у него все, что могло бы быть похоже на Жажду, и Авалон, и… — он осекся и продолжил, — и тебя. Он не знал, что потерял что-то, но так и не смог простить миру своей потери. А я… я привык смотреть на все, как смотрит он, и не знаю, как вернуть все обратно. Я думал, что убью его — и все закончится. А оно не заканчивается.
— Почему тебе не посчитать его как музыку? Как танец? Ты делаешь их собой и из себя, но они прекращаются, когда ты останавливаешься.
— Не знаю, — сказал Мирддин. — Не могу. Если бы я просто его придумал… — сказал он с тоской. — Но так бывает. Такие люди бывают. Они живут, и умирают, и они несчастливы. Безо всякого смысла, безо всякой своей вины, просто потому, что так прошел разлом у них внутри. — Он прикрыл веки. — Если бы кроме этого ничего не было, это было бы… по крайней мере, последовательно. Но есть Авалон, есть ты, и есть… другие люди, и я помню, что я видел во время Жажды. И это так… несправедливо много. Несправедливо хорошо. И надо либо согласиться, что ты — часть этой несправедливости, часть этого порядка вещей, что ты поддерживаешь этот… абсурд самим своим существованием. Или уничтожить все, что тебе дорого и умереть.
— Дух бессмертен. Ты не сможешь умереть, — сказала Нимуэ. — До конца света, во всяком случае.
Мирддин скривился:
— Какое счастье.
— И ты не можешь уничтожить меня или Авалон. Но ты можешь добиться изгнания. Эффект будет примерно тот же.
Мирддин фыркнул.
— Для протокола — если я хочу что-то сделать, это не значит, что я намереваюсь что-то делать. И эффект будет не тот же. Я всегда буду знать, что Авалон возможен. Что ты возможна. И даже если я не буду знать — знание все равно сохранится, потому что из Аннуина не стирается ничего. Сам принцип не изменится.
Нимуэ молча обошла сосну и приложила ладонь к коре. Образ дерева еще не успел раствориться в Аннуине. Она прикрыла глаза, ощущая, как жизнь бежит из глубин земли, по корням, по стволу, по сучьям вверх. Повела плечами, расправляя крону, пошевелила пальцами, топорща иглы. Ей нужна была здесь эта сосна в любом случае.
— Извини за дерево, — глухо сказал Мирддин.
Нимуэ пожала плечами:
— Я так понимаю, это человеческая традиция. Разозлился — найди ближайшую смоковницу и прокляни ее.
Мирддин хмыкнул.
Нимуэ посмотрела на угольный след на своей руке. Он хранил неразборчивое эхо горечи — Мирддин пытался сбросить принесенное из Камелота.
— Когда Вран убивает, или уничтожает, или разрушает что-то — для него это сражение, — задумчиво произнесла Нимуэ. — Он чувствует себя победителем и радуется. Он убивает, чтобы защитить. Когда Эйрмид убивает, или уничтожает, или разрушает что-то — она танцует. Для нее «сделать живое мертвым» и «сделать мертвое живым», разрушение и созидание — это две грани одного и того же, их невозможно разделить. Она уничтожает, чтобы создать. Когда я убиваю, или уничтожаю, или разрушаю — я делаю это, чтобы сохранить то, что есть. Для поддержания равновесия. Олени не могут существовать без волков. А ты?
Мирддин изумленно воззрился на нее, моргнул и расхохотался — так, что на глазах выступили слезы.
— Боже мой, — наконец, выговорил Мирддин. Он протянул руку и провел по ее щеке. — Я совсем забыл, какие у вас в семействе… критерии.