Она прошла по мосту над пропастью, и оказалась у входа. Приложила ладонь к стене. В гладкой поверхности распахнулся проход, и Нимуэ вошла.
Она ощутила взгляд Башни — древний, медленный, пристальный, будто дремлющий дракон приподнял тяжелое веко. Она шла по коридору и чувствовала обтекающую ее силу — огромную, опасную, снисходительно допускающую ее присутствие. Страшно ей не было. У Нимуэ был допуск, она знала, что находится в безопасности, что Грозовая Башня подчинится ей — ненамного, на волос, на полволоса. Но этого будет достаточно.
— В обсерваторию, — негромко приказала она, и пол ушел из-под ног, вознося ее на вершину.
Это было как балансировать на спине у левиафана, плывущего среди моря. Сила, наполнявшая Башню, была про разрушение и про власть, даваемую разрушением, но еще больше — про контроль над разрушением. Башня была инструмент — восхитительно мощный, восхитительно точный, способный погасить звезду и срезать травинку у порога, не задев остальных. Равнодушный и равный стихиям и ангелам в своем равнодушии. Но все-таки Башня служила Врану, а Вран служил Авалону (или Авалон служил ему).
Нимуэ оказалась в зале, круглом и пустом — не слишком большом, но с потолком, уходящим ввысь и теряющимся в тенях. Пол казался мраморным и холодил ступни. Посреди зала стояло единственное черное кресло с высокой спинкой. Нимуэ вдохнула, выдохнула и села. Кресло дрогнуло и сжалось, обхватывая ее. Нимуэ ощутила себя стоящей на острие луча, бьющего из земли.
«Я хочу знать, что с Мирддином Эмрисом»
Драконий глаз распахнулся, прошел сквозь нее и уперся в небо. Нимуэ ощутила себя линзой, вставленной в телескоп. Поток внимания, бьющий снизу, раскрылся, как цветок, образуя сферу, и расщепился на мириады лучей, ринувшихся на все стороны света. Драконий глаз опустил внутреннее веко — белесую защитную пленку — прикрывая неумелого оператора. Замелькали неразборчивые образы, сливающиеся в белый шум, от которого закладывало уши и перехватывало дыхание, как от резкого перепада высоты. Это было некомфортно, но придавало уверенности. Никакое знание и никакая информация не пропадают из Аннуина. Когда она поймет, что происходит — она будет знать, что делать.
Прожекторы, шарящие по одиннадцати измерениям, нашли свою цель, и сошлись в один.
«Смотри».
На мгновенье она увидела Пустоши — мертвый берег, синее небо, красные дюны, черные тени наискось, силуэт, простертый на песке, отделенный от всего мира стеной своего нежелания.
Она хотела позвать — но не успела. Башня нашла ответ, который искала Нимуэ, и он вонзился в нее, как отравленная стрела.
Мир жесток, несправедлив, бессмысленен и полон боли. Не существует красоты и истины, которые бы их оправдывали. Если такова цена красоты и истины — пусть их не будет.
И если так — пусть не будет ничего. Пусть не будет ничего!
Драконий глаз презрительно сомкнулся — левиафан нырнул, уходя под воду и сбрасывая седока, у которого не было права отдавать такие приказы. Башня отключилась. Нимуэ обнаружила, что сидит, сжавшись, на пустом троне. Перед ней на полу разливался по мрамору багровый отблеск — от красных дюн, выведенных на экраны вокруг.
Она боялась пошевелиться. Нехорошая, сладостная и ядовитая горечь разливалась изнутри. «Уничтожить все, что дорого, и умереть». С этим нельзя было управлять Башней, и это нельзя было нести на озеро, с этим невозможно было делать вообще ничего — с исступленной радостью человека, нашедшего способ своей смерти.
Невозможность принимать и невозможность отрицать, острая, невыносимая тоска по несуществующей справедливости. Странная, противоречащая самой себе смесь презрения и великодушия, замыкающая ярость и отчаяние на себя. То, что Мирддин пытался скрыть в своих мыслях и не смог объяснить словами. Она вспомнила его последний поцелуй — злой и короткий, пахнущий отчаяньем — и у нее заныло в горле.
Она уже встречала такое в Пустошах — осколки былых битв, духи титанов, богов и героев, запаянные в единственном мгновении отчаяния, горя или триумфа, навсегда слепые и глухие ко всему остальному.
Она теперь понимала этот выбор, но это было больно. Почему никто ее не предупредил, что это будет так больно?
С этим нужно было смириться. Нужно было встать, нужно было возвращаться, но она продолжала сидеть и смотреть неподвижным взглядом на пустыню с чередой красных дюн, в которой никого, никого, совсем никого не было