Мирддин вскочил.
— Ниниэн! — позвал он. — Ниниана!
В ответ неразборчиво зашипел прибой. Мирддин заставил себя успокоиться. Море не ушло, Пустоши не изменились, значит, Нимуэ какой-то своей частью еще была здесь. Если бы он остался один, зыбкий мир Пустошей отразил бы это немедленно.
Он сел у самой кромки воды, положил подбородок на колено и замер, вглядываясь в белые пенные разводы на поверхности и стараясь сравниться в неподвижности с солнечным диском, перечеркнутым чертой горизонта.
Время в Пустошах шло по-другому, так что Мирддин не мог сказать, сколько пробыл так. Волны накатывали и отбегали, осыпая его брызгами, он стряхивал капли, и продолжал смотреть в глубину. Иногда ему казалось, что он видит знакомые очертания в воде. Или нет.
Но однажды волна выплеснулась к нему на колени и откатилась, отливаясь в стеклянный русалочий силуэт — Нимуэ вытянулась на поверхности воды, обвивая его руками и заглядывая в его лицо. Мирддин очнулся. Солнце в небесах дрогнуло и пришло в движение.
«Ты еще здесь?»
«Да».
«Я думала, ты вернешься на Авалон. Или в Камелот».
Мирддин моргнул. Это даже не пришло ему в голову. То, что было начато в Пустошах, должно было быть закончено в Пустошах.
«Я ждал тебя. Я знал, что ты вернешься».
Он попытался ее обнять, но руки прошли насквозь. Нимуэ рассыпалась брызгами и тут же возникла снова, проступив барельефом на изнанке волны.
«Иди ко мне. Будь со мной».
— Человеком так не получится.
«Это только твое представление о себе. Почему ты не хочешь пойти дальше?»
— Человек носит в себе фир болг. Мне, наверное, не стоит.
«Дану тоже. Никто из нас не фир болг, пока не сделал выбор».
Она была совсем рядом, но коснуться ее можно было только сознанием.
«Тебе тоже необязательно быть из плоти и крови. Ты же можешь быть как я. Как все мы. Я же знаю, из чего ты на самом деле».
Улыбка играла на ее лице, как форель в ручье. Этому невозможно было сопротивляться.
«Из сока сладких плодов, из предвечного Божия Слова…»
Он слышал ее мысль как шепот, тот, который щекочет кожу дыханием. Чувствовал, как вкус воды в жаркий день, с темно-зеленым отсветом мха и светло-серым отсветом гальки. Видел, как солнечный луч, запутавшийся в журчащем ручье, рассыпающийся на разноцветные блики.
И в то же время он понимал, что это только образы. Только информация, переломленная через его собственное восприятие, через пять человеческих чувств.
«…из горных цветов, из цвета деревьев, из дикого меда…»
Но это тоже была правда, и правда, которую нельзя было отрицать. Нимуэ потянула его за собой. Мирддин вошел в воду.
«…из соли земной, из руд, что таятся в недрах…»
Нимуэ переступила по гребню волны. Их лица оказались вровень.
«…из листьев крапивы…» — шепнула дану, оказываясь совсем близко.
«Из пены девятого вала», — закончил он, и мир изменился, раскрываясь цветным веером.
Множество форм сменил я, пока не обрел свободу; я был острием меча — поистине это было; я был дождевою каплей, и был я звездным лучом.
Бесконечная легкость, простор и свобода Аннуина; бесконечное чувство единства с миром и друг с другом; бесконечный, неведомый людям танец энергий, перетекающих из одной в другую.
Я книгой был и буквой заглавною в этой книге; я фонарем светил, разгоняя ночную темень; я простирался мостом над течением рек могучих; орлом я летел в небесах, плыл лодкою в бурном море; был пузырьком в бочке пива, был водою ручья; был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим…
Будто ладонь уперлась ему в грудь — Мирддин ощутил протест Нимуэ, понял, что его несет куда-то не туда, попытался остановиться, но у него не получилось — стремительный поток превращений волок его за собой.
…я встретил страшную тварь, разверзшую сотни пастей, на шее которой могло укрыться целое войско; видел я черную жабу с сотней когтей острейших; видел и змея, в котором сотня душ заключалась…
Он ощутил, как его обвивают невидимые руки — «Нет, не надо, не смотри туда, не смотри!»
Огромным усилием ему удалось закрыться, принять четкую форму. Мелькание Пустошей затормозилось. Они оказались под низким пасмурным небом.
Берег был каменистый, пустынный, покрытый мелким скальным крошевом. Позади, насколько хватало глаз, простиралась равнина — серая, безжизненная и плоская, как стол. Впереди текла река — широкая, медленная, багровая. От нее шел жар и чуть слышный запах раскаленного металла. Мирддин растерянно огляделся. Он не мог понять, куда он направлялся, раз попал сюда. Нимуэ, похожая на ртутную статуэтку, упиралась ладонью ему в грудь и тяжело дышала. Река бросала на ее силуэт багровый отблеск. Это было очень красиво. Мирддин погладил ее по спине, успокаивая.