Не исключено, что подобные речи и сочинения не беспокоили меланхоличного императора Австрии Франца II или ограниченного, полностью находящегося под властью своей жены прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Но самовлюбленного, завистливого и злопамятного царя они в результате, судя по всему, не на шутку разозлили. С первых месяцев его царствования в его речах, бумагах и действиях с очевидностью проступает раздражение, переросшее затем в злобу, в конечном итоге ставшую непримиримой ненавистью к тому, кто был слишком популярен и знаменит.
Может удивить, что в этой ситуации мирный договор с Францией был все-таки подписан. И этому не помешали ни жесткие инструкции Александра, ни огромный нос Моркова. Дело в том, что в это же время начались предварительные переговоры между англичанами и французами. От войны устали не только французы, но и простые англичане. Великобритания была на грани банкротства, государственный долг поднялся до гигантской суммы в 12 миллиардов фунтов стерлингов, цены на предметы первой необходимости взлетели, то там, то сям вспыхивали голодные бунты. Английским правящим кругам любой ценой необходимо было если не заключить настоящий мир, то хотя бы получить временную передышку для того, чтобы потом с новой силой возобновить борьбу.
Разумеется, далекие стратегические планы английского правительства были неизвестны русскому послу, и он, несмотря на свою враждебность по отношению к Бонапарту и его стране, оказался сговорчивее Колычева. Мирный договор между Россией и Францией был заключен 26 сентября (8 октября) 1801 г. в Париже. Согласно его статьям, а также пунктам тайной конвенции, которая была подписана два дня спустя, Россия признавала территориальные приобретения Франции, а французская сторона высказала принципиальное согласие предоставить сардинскому королю компенсацию за его потерянные владения в Пьемонте. Обе стороны договорились о том, что будут действовать совместно в вопросе территориального возмещения немецким князьям, потерявшим свои владения на левом берегу Рейна.
Несмотря на то что в это время англичане сами вели мирные переговоры с Францией, Александр поспешил оправдаться перед своими англофильски настроенными помощниками и их заморскими покровителями. В письме С. Воронцову от 7 (19) ноября 1801 г. царь пишет: «Я предлагаю вам решить самому, сообщить ли английскому министерству приложенные к настоящему письму акты, заключенные в Париже, полностью или частично ( имеются в виду статьи тайной конвенции). Я хочу показать тем самым свою откровенность, надеясь, что эти секретные условия не будут разглашены другим. Я также считаю необходимым по этому случаю сообщить вам следующее: я совершенно не желаю вступать с французским правительством в какие-либо совместные действия, и выражение „последующее согласие“, употребленное Талейраном в его переговорах с графом Морковым, может быть разве что употреблено, если дело дойдет до этого, к вопросу о германских делах ( имеется в виду вопрос о компенсации германских князей)» 14.
Как видно из этого письма и из инструкции послам, Александр с самого начала своего царствования определил для себя приоритеты. Эти приоритеты отнюдь не совпадали с мнением большинства русской элиты. Среди государственных деятелей Российской империи можно было найти самый широкий спектр мнений по вопросу внешней политики.
Целый ряд влиятельных политиков считал, что Россия должна соблюдать «свободу рук». Сторонником тактики нейтралитета был участник Негласного комитета В. П. Кочубей. Он полагал, что Россия не нуждается ни в одной из европейских держав. Если она будет держаться независимо, они сами станут заискивать перед ней. Таким образом, Россия сможет воздержаться от участия в ненужных ей военных авантюрах. «Россия, — говорил он, — достаточно велика и могущественна по своим размерам, населению и положению; ей нечего бояться с той или другой стороны, лишь бы она оставляла других в покое. Она слишком вмешивалась без всякого повода в дела, которые прямо ее не касались. Ни одно событие не могло произойти в Европе без того, чтобы Россия не обнаружила притязаний принять в нем участие и не начинала вести дорогостоящие и бесполезные войны… Что приносили многочисленному населению России дела Европы и ее войны, вызывавшиеся этими делами? Русские не извлекали из них для себя никакой пользы, а только гибли на полях сражений и с отчаянием в душе поставляли все новых рекрутов, платили все новые налоги» 15. «Мир и улучшение нашего состояния — вот те слова, которые нужно написать золотыми буквами на дверях кабинетов наших государственных деятелей» 16.
Другой влиятельной группой русских политиков были сторонники проанглийской ориентации. К ним относились не только Воронцовы, но также Панин, Строганов и Чарторыйский. Они настаивали на том, что единственно возможным альянсом для России является союз с Англией, и осаждали императора докладами и записками о пользе подобного союза. В своем англофильстве эти люди доходили даже до того, что утверждали, что русский народ изначально не способен к мореплаванию. «У нас никогда не будет торгового флота… — заявлял Воронцов. — Неспособность наших моряков и капитанов торгового флота такова, что мало кто пожелает нанимать и страховать наши суда по причине больших расходов, чем это требуется для судов других держав» 17. А граф Панин писал следующее: «Борьба, которую Великобритания ведет практически одна сегодня против Франции, имеет цель поставить пределы могуществу, опасному для спокойствия Европы. Ее ( Англии) интерес является, таким образом, и интересом нашего двора» 18.
Наконец, существовала еще одна группа русских государственных деятелей, считавших выгодными для России сближение и союз с Францией. К этой группе относились А. Б. Куракин, Ф. В. Ростопчин, Н. П. и С. П. Румянцевы.
В общем же надо отметить, что, несмотря на наличие разных точек зрения на внешнюю политику России, большинство влиятельных лиц империи поддерживало линию независимого курса. «Господствующая партия есть партия национально-русская, — отмечал в 1802 г. баварский поверенный в делах Ольри, — то есть образовавшаяся из людей, которые большею частью думают, что Россия может довольствоваться сама собою и что она должна поддерживать с европейскими великими державами лишь общие отношения, и прежде всего те, которые необходимы для вывоза ее земледельческих продуктов, что она не должна принимать никакого участия в обсуждении волнующих нас вопросов» 19.
В общем, можно сказать, что у Александра была полная свобода выбора внешнеполитического курса. Однако его линия поведения с самого начала была направлена на конфронтацию с Францией. Но в 1802 г. до реального столкновения было ещё очень далеко. В этот момент между Англией и Францией уже давно шли мирные переговоры. И 27 марта 1802 г. представитель Англии лорд Корнуоллис с одной стороны и Жозеф Бонапарт с другой стороны подписали мирный договор в городе Амьен. К договору присоединились также представители Испании и Голландии. Амьенский договор распространялся также и на Турцию, которая присоединилась к нему особым актом от 13 мая 1802 г.
Согласно статьям мирного договора, Англия обязалась вернуть Франции и ее союзникам — Испании и Голландии — все отнятые у них колонии, за исключением островов Тринидад и Цейлон. Юридически подтверждалась эвакуация французов из Египта, с другой стороны — англичане также обязались уйти оттуда. Наконец, Англия давала обещание вывести свои войска с Мальты и вернуть остров рыцарям Мальтийского ордена. В договоре никак не упоминались территориальные изменения, произошедшие в это время в континентальной Европе (приобретения Франции на левом берегу Рейна и в Италии, создание Итальянской республики). Это оставляло недоговоренность, которую каждый мог в будущем трактовать по-своему. Но в этот момент никто об этом не думал.
«В этот торжественный момент представители ( стран, участвовавших в переговорах), подписавшие мирный трактат, обнялись друг с другом… Большинство зрителей были растроганы до слез. Они были так счастливы, что их радость выразилась в бурных криках ликования» 20— так писала газета «Журналь де Пари» о моменте подписания мира. Никогда еще, наверное, республика не видела такого радостного подъема, как в эти дни. «Восторженный возглас пронесся по всей Франции, на который словно эхо откликнулась Европа. Мы можем в этот раз полностью доверять рапортам полиции, когда она отмечает „выражение бурной радости“, которые 5 жерминаля (26 марта) проявлялись „на площадях, перекрестках и в театрах“, а особенно „в рабочих предместьях“» 21.