– Болезнь задержала меня и моих людей на Квиттинге, – сдержанно ответил Модольв. Он тоже не обрадовался встрече с Гримкелем, но, хотя лицо его омрачилось, он старался не показать неудовольствия. – Уже недолго нам осталось испытывать терпение достойного Фрейвида хёвдинга.
– Болезнь? – переспросил Гримкель. – А я думал, они все еще вынюхивают, где бы им купить железа побольше и подешевле. На Остром мысу достойным фьяллям показалось дорого!
– Каждый имеет право сам решать, не много ли с него запрашивают за товар, – ответил Модольв. – И уносить назад свои деньги, если цена покажется чрезмерной. Особенно если продавец явно хочет ссоры.
Ингвильда беспокоилась все больше. До сих пор ей не приходило в голову спросить, зачем «Тюлень» ходил к Острому мысу. Теперь же она видела, что с самой этой поездкой все было не так просто.
– Ссоры хочет кто-то другой! – не унимался Гримкель, не желая замечать предостерегающих взглядов хозяина. Его суетливая горячность, подергивание бровей, запинающаяся речь могли бы показаться смешными, но все знали, что в державе квиттов этот человек обладает нешуточным весом. – Вы думаете, мы не знаем, зачем вашему конунгу столько железа? Фьялли всегда были жадными. Но теперь вам мало вашей земли! У вашего конунга двое сыновей! Оба они еще не доросли до настоящих мечей, а ваша кюна хочет, чтобы оба они были конунгами! Скажешь, это не так?
– Знаешь ли ты, Гримкель сын Бергтора, что говоришь о моей родственнице? – сурово спросил Модольв и поднялся на ноги. – Кюна Бломменатт – племянница моей матери, и я никому не позволю говорить о ней непочтительно. До ее сыновей и ее желаний тебе нет никакого дела. И если квитты не хотят торговать железом и получать за него серебро, то они могут оставаться при своем железе и… и хоть есть его.
– Вот как! Нам нет дела до ваших конунгов! – закричал Гримкель и тоже вскочил. —Ошибаешься! Думаешь, мы дураки? Вы думаете, что все квитты дураки? Что мы не знаем, зачем вам понадобилось наше железо? Ошибаешься! Мы все знаем! Все знают, что жена подбивает Торбранда конунга к походу на Квиттинг. Не выйдет! У нашего конунга тоже два сына! Мы наше железо вам забьем в глотку, только попробуйте разинуть пасть на нашу землю! Клянусь рукой Тюра!*
– Праздник Середины Лета – не время для раздоров! – воскликнул Фрейвид, не давая Модольву ответить. – Вы оба – мои гости, и я никому не позволю устраивать ссоры в моем доме, даже родичам конунгов! Не гневите богов и не навлекайте их гнев на мой дом!
Соседи постарались унять Гримкеля и Модольва, усадили обоих на места. Но Ингвильда еще долго не могла успокоиться. Она не любила Гримкеля и боялась, что он не упустит случая затеять с Модольвом новую ссору. Бабушка Сигнехильда никогда не допустила бы, чтобы ее гостей кто-то обижал, будь обидчик хоть трижды родич конунга!
Ингвильда недолго просидела за столом: после перепалки настроение у нее испортилось. Выскользнув на кухню, она принялась собирать в большую корзину хлебы, куски жареного мяса и рыбы. Проводя в землянке фьяллей весь день и даже часть ночи в течение последнего месяца, она теперь чувствовала себя там в большей степени дома, чем в усадьбе. «Правильно говорила бабушка, – думала она, – гораздо сильнее привязываешься не к тому, кто сделал тебе что-то хорошее, а к тому, кому сделал добро ты сам!»
Возле очага Ингвильда заметила Хёрдис. Сидя на земляном полу вместе со своим псом, та обгладывала ногу жареного зайца. Серый пес смотрел ей в рот, тонко поскуливая, и нетерпеливо стучал хвостом по полу. Обгрызенные косточки Хёрдис бросала псу, и тот с жадным чавканьем принимался за них.
– Что ты сидишь здесь, как бродяжка? – спросила Ингвильда мимоходом. – Иди в гридницу. Там есть еда и получше этого зайца.
– Сама иди в гридницу! – с обычной своей неприветливостью ответила Хёрдис. – А для меня там слишком шумно. Там такие благородные гости, что где уж найти местечко для дочери рабыни!
На самом деле Хёрдис пряталась от Модольва и очень злилась на него за то, что его присутствие не позволяет ей попасть в гридницу, где целые горы отличной еды!
– Э, отдай! – Заметив на блюде у Ингвильды хороший кусок оленины, Хёрдис проворно выхватила его. – Куда это ты тащишь столько мяса?
– В землянку к фьяллям, – ответила Ингвильда, вылавливая из котла другой кусок на замену. – У них ведь тоже Середина Лета.
– Вот еще! – возмутилась Хёрдис. – Этим паршивым, вонючим фьяллям ты выбираешь самое лучшее мясо, а родной сестре…
– Я же тебе говорю: иди в гридницу! – с досадой ответила Ингвильда. – Ты-то не больная и сама можешь о себе позаботиться. Или прикажешь мне кормить тебя с ложечки?
– Разве что ядом! Кто я такая? Зараза и бездельница, от которой вы не знаете как избавиться. А вот была бы я знатным фьялленландским ярлом – тогда другое дело! Ты, должно быть, влюбилась в этого урода! Хорошая парочка для тебя, нечего сказать! Ну, поди поцелуйся с ним!
Хёрдис очень надеялась этими насмешками восстановить сестру против гостей, которые в любой день могли ей рассказать о встрече возле Тюленьего Камня. Но Ингвильда заранее знала, что скорее скала поплывет, чем Хёрдис скажет о ком-нибудь доброе слово. Не отвечая, она взяла со стола круглое серебряное блюдо, переложила на него кусок жареных медвежьих ребер и поставила в корзину, где было уложено остальное угощение.
– Эй, Брим! – Она оглянулась и кивком подозвала старика раба. – Бери корзину, понесем на отмель. Тебя я не зову! – бросила она, мельком глянув на Хёрдис. – Своим ядовитым дыханием ты можешь отравить все вокруг, как сам Фафнир!
Приближаясь по тропе к землянке, Ингвильда еще издалека увидела, что возле порога сидит человек. Длинные светлые волосы, еще не просохшие после мытья, блестели у него на плечах, и Ингвильда не сразу сообразила, кто это. Подойдя ближе, она узнала Хродмара. Как видно, он решил, что пора ему перестать болеть: на нем была нарядная крашеная рубаха, зеленые ремешки красивыми крестами обхватывали ногу. Пояс с серебряными бляшками и подвесками был затянут как полагается, только оружие он оставил в землянке.
– Какие у тебя красивые волосы! – сказала Ингвильда, подойдя ближе. – Я даже не сразу поняла, что это ты.
– Хорош же я был! – с усмешкой ответил Хродмар.
Он был так счастлив снова ощутить себя живым и почти здоровым, что все вокруг казалось ему прекрасным. Его сердце открылось, хотелось без конца говорить, смеяться. И ни с кем в целом мире Хродмар не стал бы беседовать так охотно, как с Ингвильдой. Вспоминая свою болезнь, он именно в Ингвильде видел тот светлый луч, который вывел его обратно к жизни. Будь она простой рабыней, он и тогда испытывал бы к ней благодарность и постарался сделать для нее что-нибудь хорошее в ответ. Но она была не рабыней, а знатной девушкой, равной ему происхождением и воспитанием, и в его чувствах к ней благодарность смешалась с уважением, восхищением, даже благоговением. Она казалась ему богиней нового, возрожденного мира, премудрой Фригг, но только совсем еще юной и прекрасной и… еще не встретившей своего Одина.
Ингвильда присела на бревно рядом с ним. С тех пор как Хродмар начал подниматься и разговаривать, приходить в землянку стало гораздо приятнее. День за днем Ингвильда убеждалась, что в похвалах Модольва племяннику содержалось гораздо больше истины, чем она думала поначалу. Пожалуй, она уже была недалека от мысли, что даже любящий дядя не воздает ему должного целиком. Конечно, о красоте сейчас и речи быть не могло, но в каждом его движении сквозило столько гордого достоинства, что это само по себе вызывало уважение. Взгляд его ярких голубых глаз был умным и острым, и Ингвильде хотелось получше узнать того, кого она спасла от смерти.
Напрасно она опасалась, что родич и любимец конунга окажется самовлюбленным болваном, не способным говорить и думать ни о чем, кроме собственных подвигов. Хродмар был неизменно приветлив и вежлив с ней, ее приход был ему всегда приятен. В каждом его слове, в самом звуке голоса звучала признательность за то, что она сделала для него и дружины, и Ингвильда уже верила, что сердце у него горячее и благодарное.