Бланш расстроилась. Ей нравились бабушкины рассказы о фантастических приключениях в Святой земле.
В следующий раз Элеонор завела разговор о своем замужестве с королем Англии.
– Он был моложе, чем я… и часто ставил мне это в укор, когда мы начинали ссориться. Сначала у нас все шло хорошо. Он был так юн… и так не похож на своего папашу. Кстати, Джеффри Анжу был красивейшим мужчиной из всех, кого я в жизни встречала. Генри Анжу не унаследовал от отца ничего… я имею в виду внешность, разумеется. Все, что он получил в наследство, – это имя – Плантагенет. И, конечно, ореол великого предка – Вильгельма Завоевателя. Что-то было в крови Генри от Вильгельма, что-то от матери – Матильды. Она, эта женщина, легко изображала ярость, когда внутри была холодна как лед. И это актерство часто ей помогало.
Если б ты увидела Генри, некрасивого и прыщавого, то сразу бы поняла – он рожден быть королем и станет им непременно. Ну и я была догадлива! Мы распознали друг друга сразу – кто чего хочет. Если б он не был таким мерзким развратником… Но я не ревновала, а мстила ему, как могла…
Теперь, дитя мое, ты начнешь быстро взрослеть. Все в мире думают, что мужчина – хозяин в доме, что жене уготована лишь скучная брачная постель, куда он захочет заявиться после свидания с очередной любовницей. Но жена – не бездомная кошка, которую можно или приласкать, или прогнать за дверь. Если она будет так думать про себя, то и заслуживает подобного обращения с собой или кое-что похуже. Покоряясь во всем мужу, ты совершишь преступление против всего рода женского, берущего начало от прародительницы Евы. Молю Бога, чтобы муж был тебе верен. Наверное, так иногда бывает! Мой первый венчанный супруг Людовик был верным мужем. Второй – Генри – худшего пакостника я в жизни не встречала. Странно, но я больше тоскую по Генри.
Ты станешь женой мальчишки… ведь Людовик старше тебя, может, всего на пару месяцев, а это значения не имеет. Если ты привяжешь его веревками, прикуешь цепями к супружеской кровати, то достигнешь успеха. Именно в королевской постели даются обещания, и чаще всего они выполняются. Но не обольщайся. Проверяй, выполнил ли муж то, что обещал, обнимая тебя, а если нет, то безжалостно отлучай его от постели. Может быть, я слишком рано преподаю тебе эту науку, ты сама вскоре все познаешь…
– Нет-нет, мадам! Вы столько знаний передали мне, что у меня голова вот-вот расколется…
– Твоя головка крепкая, Бланш, а жизненный опыт дороже всей учености, почерпнутой из книг. Но он и жесток! Надо иметь смелость встретиться с действительностью лицом к лицу. Даже мужчины-рыцари опускают забрало шлема, когда мчатся навстречу острию вражеского копья.
Сказав это, старуха внезапно заснула, и никакие колдобины на дороге не могли вывести ее из оцепенения.
Кортеж преодолевал Пиренейскую горную преграду, защищавшую солнечную Кастилию с севера. В узких ущельях дул ледяной ветер. Бланш тревожилась за бабушку – ведь нелегким было для старой женщины это путешествие.
Она уже успела полюбить ее и каждое утро ждала продолжения задушевных бесед. И нескольких дней не прошло, а она уже повзрослела и перестала быть наивным ребенком, куколкой с шелковистыми волосами и невинным взглядом глупеньких глазенок. Бабушка передала ей знание, может быть, то самое, что отвратило Еву от рая и погрузило первую женщину в пучину настоящей жизни.
Бланш понимала, что бабушка исподволь готовит ее к боли, бедам и печалям, уготованным Господом женщине.
Так случилось, что они надолго застряли в крохотной горной деревне, застигнутые внезапным снегопадом. Тут только Бланш заметила, как старуху терзает холод и как трудно ей дышится.
От старой Элеонор не укрылась тревога девочки.
– Не бойся за меня, дитя. Мой конец неминуем и уже близок. Но Господь одарил меня под занавес, который вот-вот опустится, великой радостью – общением с тобой, Бланш. И я не умру раньше, чем мы вместе прибудем к цели. В Париже мы расстанемся, и я вернусь в монастырь Фонтерволт. Там я помолюсь за тебя, за прощение своих многих грехов…
Ничто не заставило бы меня покинуть стены монастыря, если б не заботы о нашей семье. О, как я тревожусь за моих отпрысков, Бланш! И как мне страшно… Но с тех пор, как я потеряла моего любимого сына… мне уже незачем жить… Ты ведь не заменишь мне его!
Язык старухи стал заплетаться. Она задыхалась и начала молиться.
– Молитесь в уме, а не вслух, бабушка! Вам трудно говорить, – настаивала плачущая Бланш.
– Его прозвали Львиное Сердце… а сердце у него было нежное, и в детстве он был таким милым мальчиком… Мы с тобой подружились, внучка, не так ли? Как жаль, что ты такая молодая, а я совсем дряхлая. Мы, Бланш, составили бы хорошую парочку. В тебе играет моя кровь… Мне хотелось бы, чтобы ты познакомилась с Ричардом… Он никого не боялся, даже отца. Генри знал это… и ненавидел его. Вот поэтому я любила Ричарда больше, чем других сыновей. Может быть, в отместку Генри… Но Генри не простил ни меня, ни Ричарда… Никто не должен был затмить его… пользоваться большей любовью, чем он сам. Он отомстил нам обоим – и мне, и нашему сыну Ричарду.
Как он обошелся с принцессой Алис, дочерью моего первого супруга Людовика! Ее прислали к нашему двору, когда она была еще совсем крошкой, и предназначили в жены Ричарду. Так вот этот сластолюбец, мой муж, король Генрих Плантагенет, уложил девочку в свою постель, соблазнил и держал при себе для постыдных утех. Он жил с нею все время, пока длилось ее обручение с Ричардом.
Он издевался над Ричардом как мог и не отпускал дитя от себя не потому, что ему Алис нужна была как любовница, а чтобы излить свою ненависть к сыну. Вижу, что ты уже трепещешь от моих россказней, но со временем ты бы и сама обо всем этом узнала. Таким был мой второй супруг. Мужчина, которого я ненавидела… и любила… И он… он… Господи, как я ненавидела его, когда мы занимались любовью… Мужчина… который захватил меня в плен, когда я повела наших сыновей на войну с ним, и держал потом в заключении… много… много лет… я ведь любила его.
– Бедная-бедная бабушка!
– Бедная? Не употребляй такое слово по отношению ко мне, дитя, иначе я подумаю, что ты ничего полезного не вынесла из моих рассказов. Можешь говорить – бедный Генрих! Или бедный Людовик! Но только не «бедная Элеонор»!
Я всегда одерживала верх над ними в конце концов, потому что я женщина. И сейчас я жива… и повествую о давних временах… а они все мертвы… лежат в холодных склепах. Генри покоится в Фонтерволте, и Ричард с ним вместе… у него в ногах. И когда-нибудь я тоже там лягу. И когда я вернусь в аббатство, а я это сделаю, как только прощусь с тобой, то подойду к их могилам, взгляну на их эпитафии и тихонько заговорю с ними… и послушаю, что они мне ответят.
Бланш схватила руку бабушки и горячо поцеловала ее.
– Но надеюсь, – продолжала Элеонор, – Господь мне отпустит достаточно времени, чтобы увидеть тебя увенчанной короной Франции. Мне бы этого очень хотелось. Хотя Филипп Август не старый человек – и бодр, и здоров, и, дай Бог, проживет еще долго, но и твое время придет, обещаю тебе. А так как в тебе есть моя кровь, ты станешь великой королевой!
Погода улучшилась. Они смогли выбраться из горных ущелий и продолжить путь к берегам Луары.
Много бесед было еще между бабушкой и внучкой. Элеонора говорила, Бланш внимала ей, зная, что бабушка ставит себе цель подготовить ее к важной роли, какую ей придется сыграть на жизненных подмостках. И то, что ее избрали для этой миссии вместо Урраки, подогревало в Бланш решимость оправдать надежды старой королевы.
Иногда Элеонор охватывала печаль:
– Я боюсь… я очень тревожусь за мою семью. Слишком много раздоров! Мой внук Артур… мой сын Джон… оба заявляют права на корону Англии.
– А кто ее получит, миледи? – осведомилась Бланш.