Никодим, по всему было видно, снова хотел броситься на обидчика, но стоявшие рядом княжеские ратники служили гарантами стабильности и уважения к суду. Никодим остался на месте, только кулаки сжал. Тогда он вдруг повернулся к сестре и вытолкнул ее на середину двора.
— Настасья, побожись, что он к тебе приставал.
Длинноволосая красотка Настасья бросила короткий взгляд на Забубённого, закрыла лицо руками и вдруг, бросившись на колени перед воеводой, заголосила:
— Ой, виноватая я, оговорила я его. Простите меня, люди добрые! Не трогал он меня, только напугал. Из лесу вышел, здоровый такой и весь в плесени (Забубённый скосил глаз на свой замызганный камуфляж)… и ко мне… я испугалась, думала — леший. Ну, со страху и наговорила брату небылиц, а он за меня вступился. А потом уж стыдно было обратно признаваться. Простите, люди добрые!
Мужики зашумели. Ратники заулыбались. А кузнец Никодим, как только Настасья с колен поднялась, со всего маху влепил ей такую затрещину, что девица отлетела метра на три в кусты и там зарыдала, то ли от боли, то ли совесть ее замучила.
«Бей бабу молотом, будет баба золотом», — всплыла в памяти у Забубённого народная мудрость. Да, эмансипацией в здешних местах не пахло. Но тут уж он вступился за свою обидчицу, воспитание не позволило промолчать, невзирая на помятые ребра.
— Да ладно тебе, Никодим, убьешь сестрицу. Ты полегче, грабли-то свои не распускай. Она, получается, вроде девушка честная оказалась.
— To мое дело, — огрызнулся кузнец и промямлил: — Ты извини, паря, зря мы тебя помяли.
— Вот это точно, — радостно подхватил Забубённый и повернулся к воеводе: — Ну что, ваша честь, герр Путята, теперь сами видали, — я чист перед законом. Можно наручники с меня снимать и из камеры выпускать. На свободу, как говорится, с чистой совестью.
Народ одобрительно зашумел. Путята подал знак, и черноусый ратник быстро и аккуратно разрезал острым ножом сыромятный ремешок, крепко стянувший запястья механика. Забубённый с радостью замахал затекшими руками.
— Отдашь ему, Никодим, за оскорбление деньгу али имущество равноценное, — вынес приговор воевода, — столько, сколько он сам захочет. А если после того он захочет сестру твою второй женой взять или наложницей, тоже отдашь. Заслужила.
Никодим, скривившись, наклонил голову в знак подчинения. Воевода замолк на мгновение и продолжил, усмехнувшись:
— Да только он не захочет.
Григорий бросил взгляд на длинноволосую Настасью, рыдавшую в кустах. Далее с подбитым глазом она чем-то напоминала Клаудию Шифер. «Ничего девчонка, — подумал Григорий, в котором шевельнулась жалость к своей обидчице, — глупая просто. Молодая еще, пугливая».
— Да уж, — подтвердил механик и вспомнил про удар дубиной по ребрам, — денег возьму, если дадите, это справедливо. Долларов сто нормально будет за моральный ущерб. А Настасья пусть пока в девках походит.
Суд закончился, и мужики разошлись. Никодим увел заплаканную Настасью домой, сказав, чтоб зашел за данью положенной попозже. И Григорий, обрадованный счастливым исходом, совсем уже было засобирался домой, но тут воевода неожиданно заговорил снова.
— С девками разобрались, теперь поговорим о делах наших ратных.
— Каких таких делах? — тревожно спросил Григорий, потирая шишку на голове и поглядывая на ратников. Сбежать было невозможно. Несмотря на свою гордую неподвижность, эти ниндзя зарубили бы мгновенно.
— Бабы — это твое дело, — хитро прищурившись, перешел вдруг на доверительный тон воевода, — ноты скажи мне, что ты тут пел про город странный, коего тут и в помине нет. Да про море-окиян, до которого рукой подать…
— А что тут странного, — не понял Григорий, — все так и есть. До залива пятнадцать минут на маршрутке.
Воевода закивал, как бы соглашаясь, но произнес:
— А то, человече, что до моря теплого ходу отсюда тридцать ден без сна и роздыху, через земли половецкие. А до моря холодного и того больше.
Забубённый присвистнул.
— Это куда же меня занесло? За Урал, что ли. Тут рядом есть большие города?
— А ты не знаешь?
Григорий отрицательно мотнул головой.
— Теперь, воевода, я ни за что не поручусь: кто я, где я, и что вообще здесь происходит. Видно, какая-то метаморфоза с пространством и временем в Юнтоловском заказнике случилась.
Воевода встал, шагнул вперед и оказался рядом с Забубённым. Лицом к лицу. Усмехнулся.
— Память, что ли, тебе мужики отшибли?
Григорий почесал шишку и кивнул в сторону ближайших ратников.
— Да, похоже. Только не деревенские махальщики, а вот эти мужики, в кольчугах.
— Ну, ты на них не серчай. Они свое дело знают. Без вины жизни не лишат. Тебя они легонько пристукнули, чтоб не шумел до времени. Пока не разберемся.
— Ну и что, разобрались же, — Забубённый сделал осторожный шаг в сторону, — я чист. В общем, мне пора домой.
Путята ухмыльнулся в густые усы и положил руку на плечо механика. Рука у воеводы была железной.
— Вот что, парень, — проговорил он, — непонятен ты мне. Шатаешься по лесам в одеже странной. Людей обходишь. Говоришь то понятно, то не по-нашенски. Словами заморскими бросаешься, опять же. Кто ты, мне пока неведомо. А я воевода, потому ведать должен. Сейчас темные времена настают.