Степан лег на землю и, широко раскинув руки и ноги, закрыл глаза. Ерофейка лег рядом.
Вышли плотники из леса, когда раскаленное солнце тоже наконец изнемогло и начало, потеряв силы, спускаться с неба к краю земли.
Вечерело. Степан и Ерофейка оказались у крайней избы большого села. Солому на крыше ветер развеял давным-давно, да и избушка так обветшала, что, казалось, вот-вот повалится и стояла только потому, что никак не могла решить, в какую сторону падать.
— Вот где нужны плотницкие руки, да, видно, нанимать их не на что, — сказал Степан. — И постучать-то некуда: ни тына, ни ворот.
На соседнем дворе, почуяв чужих, залаяли собаки.
Дверь оказалась открытой.
— Есть кто живой? — спросил Степан и перешагнул порог.
Сильно пахнуло душистыми травами. Под низким потолком в избе сохли пучки полыни, душицы, чабреца и еще бог весть каких трав.
Лавки и стол, добела отмытые, кадка у печи — вот и все убранство.
Худая старуха — знать, хозяйка — улыбнулась беззубым ртом:
— Заходите, заходите, люди добрые!
— Плотники мы, — начал было Степан.
Старуха понимающе закивала и, не дослушав Степана, обнадежила:
— На боярском дворе да у попа нашего работа для вас сыщется.
— Бабушка Пелагея, вот молочко возьми! — На пороге появилась девушка. Увидев незнакомых мужчин, тихо ахнула. Румянец вспыхнул на ее щеках и густо заалел, выказывая смущение.
— Ладушка моя, кормилица моя, соседушка, — запричитала старая женщина. — Да ты не бойся, Анютушка, заходи в избу-то, вишь, плотников привел нам бог, людей хороших.
Девушка поздоровалась.
— Ишь, какая пугливая, ах ты красавица, — приговаривала бабушка Пелагея, беря крынку из рук девушки.
— Диво дивное, а не Анюта, — сказал Степан, когда девушка ушла.
— Жена у Фрола еще пригожей Анюты была, да померла. И не женился больше Фрол, сам растил дочку. Сватают девку многие, ан не хочет она уходить от отца, да и он не неволит.
Повечеряли молоком, что принесла Анюта, и вышли на волю: душно в избе.
Солнце спряталось за край земли, а прохлады все не было. Оглядывая ясное небо, Ерофейка с тоской подумал, что завтра опять будет пекло. Подсел он к Степану, который лег на пожухлую от зноя траву. Бабушка Пелагея вынесла мешочек с прошлогодними калеными орехами и подала Ерофейке:
— На, погрызи-кось, позабавься.
Присела бабушка Пелагея на пороге и, словно песню слагала, стала рассказывать, как ходит по лесам да лугам, едва стает снег, собирает на заветных полянках цветы и травы, как, затаив дыхание, остановится перед тысячелетним дубом и, перекрестившись, шепчет: «Из пустого дупла, или сыч, или сова, или сам сатана, поди вон».
— И что скажу… — переходит на шепот бабушка Пелагея. — Верьте, не верьте, а вот чую, как взметнется тень, и улетит злой дух от того заклинания прочь.
А травки и цветы, что собирает бабушка Пелагея и сушит, прогоняют разную хворь. Вот и ходят к ней люди за добрым снадобьем. Ходят и за советом, потому что знает она, когда озимое сеять надо, когда яровое, когда жатву начинать, когда обмолот. За совет и помощь приносят добрые люди кто чем богат. Тем она и кормится.
В ответ рассказывает Степан бабушке Пелагее о Москве и Великом Новгороде, о других русских городах, дальних и близких, о том, как там люди живут.
Старая женщина слушает, изумляется, верит и не верит. Ну и чудеса творятся на белом свете! В Ильмень-озере да реке Волхове ловят, как рыбу, жемчуг, в Москве людей не счесть — дворов тыщи. А вот об игумене Сергии Радонежском она знала: дошла о нем молва и до их села, затерянного средь дремучих лесов.
Наутро над землей стояла мгла. Пощипывало, как от дыма, глаза. Воздух был душный, недвижный. Солнце висело в небе палящим огненным шаром. На солнце видели люди пятна, точно в светило вбили огромные черные гвозди. Говорили, что приходит конец света. Мгла с каждым днем становилась гуще: где-то горели леса, и поэтому сельские люди, а вместе с ними и Степан и Ерофейка каждый день уходили в ту сторону, откуда надвигалась мгла. Копали рвы, чтобы оградить себя от огня, если придет.
Два месяца рыли землю люди. Два месяца жили плотники у бабушки Пелагеи. И, видясь каждый день, полюбили друг друга Анюта и Ерофейка.
А когда мгла ушла, сыграли свадьбу. Фрол, отец Анюты, был рад работнику: Ерофейка обещал жить с ними в селе. Но не пришлось плотнику остаться на приволье. Зимой начались голод и мор на скотину. Пришлось снова идти Ерофейке в Москву — плотничье ремесло теперь должно было кормить его новую семью.
На праздники Ерофейка приезжал домой. Возил жене, свекру да бабушке Пелагее пропитание, московские гостинцы и разные новости. Так, однажды рассказал он, что сын тысяцкого Иван Вельяминов с купцом Некоматом Москве изменили, убежали в Тверь.