— Кости глядят, а мяса не видать, — пошутил Степан.
— Мечтал сызмальства с великим князем идти на орду в конном строю, а передумал, пойду с вами пешим. Запряжем коня в телегу, оружие наше на нее сложим. Пешие мы ратники.
…Ночевали Ерофей, Степан и Фрол в Юркиной избе. Набралось здесь много гостей, пришли они из Ярославля и Костромы, из Ростова Великого, Переславля Залесского, Коломны, Серпухова, Можайска, Димитрова, Владимира и других городов и сел.
Угощали хозяева чем бог послал, а когда пришла ночь, застелили пол чистыми половиками, всех уложили одного подле другого.
И так в каждом московском доме, в каждой халупе.
Отказавшись платить большую дань, князь Дмитрий все же решил послать к Мамаю своего посла, искусного в речах и хитрого Захария Тютчева, с златом-серебром, богатыми дарами, подарками для Мамая и всех его приспешников. Повелел Захарию высмотреть, выведать, что это за несметная сила татарская, каковы помыслы Мамая, и немедля сообщить в Москву обо всем, что заметит.
Дали в помощь двух толмачей, хорошо знавших татарский язык.
…А в Москву все шли и шли новые ополчения.
Теперь тут были и князья белозерские, пришедшие со своими дружинами с далекого Белого озера, и князь каргопольский, и князь Лев серпейский, и Роман прозоровский.
Вскоре появился в Москве скоровестник от Захария Тютчева. Его донесение было необычайной важности:
«Олег рязанский изменил Москве. Мамай собирается идти на Дмитрия московского в союзе с Олегом и Ягайлой литовским. Договорились они первого сентября сойтись на берегах Оки, чтобы отсюда всем вместе вступить на московскую землю».
Надо было все проверить еще и еще раз. И князь Дмитрий Иванович посылает в Придонскую степь крепкую сторожу — конную разведку.
Приказывает старшим в ней, Василию Тупику, Родиону Ржевскому и Андрею Волосатому, не только наблюдать за противником, но проникнуть ночью ли, днем ли в Орду и захватить «языка», пусть расскажет, где Мамай, каким путем идет и каковы его помыслы.
Уже вся Москва полнится ратными людьми, а великий князь посылает все новых гонцов к тем, кто еще не прибыл. Коломна — место сбора, всех ратей. Кому удобнее идти прямо, не заходя в Москву, пусть идут туда.
А вестей со стороны татарской все нет и нет. Князь, думая, что первая сторожа перебита, посылает в поле вторую. Теперь едут Климент Поленин, Григорий Судок, Иван Свяслов и иные с ними. Дмитрий велит возвращаться побыстрее.
По брюхо утопают кони в травах Дикого поля. На юг скачет вторая сторожа. И вдруг встречается им Василий Тупик с добытым «языком».
Донесение Захария Тютчева подтвердилось. Пленный сказал, что Мамай идет на Русь с несметным войском. Но он не спешит, ждет осени: «Пусть русские соберут урожай, — рассудил Мамай. — Нам пойдет». В союзе с Мамаем Олег, князь рязанский, да Ягайло литовский. К первому сентября придут к Оке.
— Не спешит Мамай, — сказал на совете военном Дмитрий. — Это хорошо. Дает нам время собрать силы.
БЛАГОСЛОВЕНИЕ
Прежде чем отправиться в Коломну, Дмитрий поехал в Троицкий монастырь к Сергию Радонежскому за благословением. Вместе с ним и брат Владимир Андреевич, прибывшие князья и самые знатные из московских бояр.
Шестьдесят верст отделяли Москву от Троицкой обители.
И на всем пути одна за другой догоняли князя тревожные вести, их приносили с Дикого поля, лежавшего за пределами русских земель, гонцы.
…Отстоял Дмитрий обедню в Троицкой церкви, заторопился в обратный путь.
— Благослови, отче, на ратное дело. Татары идут…
Но Сергий не отпустил князя, просил Дмитрия и всех его спутников разделить с ними скромную монастырскую трапезу, сказал:
— Не спеши, княже. Бог поможет тебе.
Дмитрий, брат его Владимир и все прибывшие с ними покорно направились в трапезную. Сергий велел святить воду. А сам направился в свою келью.
Он вошел в маленькую комнату, рубленную им самим из добротных стволов могучих елей, на ветвях которых не один год скакали белки.
С иконы, привезенной еще родителями Сергия из Ростова Великого, строго смотрел на него широко раскрытыми глазами Никола Чудотворец и благословлял слегка поднятой рукой. С другой иконы благословлял его младенец Христос.
Сергий упал перед иконами и начал самозабвенно молиться.
Понимал старец: настал час, которого он ждал всю жизнь. О нем он думал, когда пришел сюда впервые, когда игумен Митрофан на этом месте постриг в монахи его, юношу Варфоломея, нарек Сергием. И особенно много думал молодой инок об этом часе, о бедах родной земли, о смысле жизни и смерти, подвигах и несчастьях, когда остался жить здесь в великом молчании, совсем один среди дремучего леса.