Захватив Москву, Тохтамыш решил навести страх и на другие русские города. Он разделил свое войско на части и послал во Владимир, в Переславль, в Звенигород, в Можайск, в другие города и села. И понесли они повсюду смерть и разорение. Людей или убивали, или угоняли в плен.
Пошло было татарское войско к Твери, но успел тверской князь отправить навстречу Тохтамышу своего посла Гурленя.
Поначалу ратники ордынские схватили посла, не жалея били, ограбили, а потом уж привели к хану.
Низко кланяясь, Гурлень сказал, что князь Михаил Александрович признает власть великого Тохтамыша, шлет многие дары… Вспотел посол от страха — нет тех даров, разграбили.
— Да вот, великий хан, — осмелился сказать Гурлень, — забрали твои люди те дары.
И повелел Тохтамыш все вернуть послу, что у него отняли.
Низко кланяясь, преподносит Гурлень дары хану. А взамен повез своему князю ярлык на тверское княжение и посулы на великое.
Между тем князь серпуховской Владимир Андреевич встретил татарский отряд под Волоком-Ламским и разбил его.
А когда донесли хану, что и Дмитрий Иванович собрал силу и идет в Москву, засобирался Тохтамыш в обратный путь, боясь потерять добычу. Спешно уводил он большой полон и увозил награбленное богатство.
По дороге разграбил Коломну, не пощадил и рязанскую землю. Пришлось бежать князю Олегу Ивановичу из своего стольного города.
Так заплатил Тохтамыш ему за дружбу — должно быть, забыл, что указывал ему Олег броды на Оке.
Скорбным было возвращение Дмитрия Донского и его брата Владимира.
Вместо дворца князя — пепелище. Сгорел и златоверхий набережный терем со стекольчатыми оконцами, где плакала великая княгиня Евдокия, провожая своего мужа на битву с татарами.
И повелел Дмитрий собирать разбежавшихся по лесам людей.
Ездили глашатые и возвещали:
— Князь великий, Дмитрий Иванович, скликает простых людей хоронить погибших от Тохтамыша.
— За восемьдесят погребенных князь великий платит один рубль каждому!
…Среди людей, кто откликнулся на зов великого князя всея Руси, были Ерофей и Степан-плотник, который, вернувшись с Куликова поля, жил у своего приемного сына.
Оба отправились на пожарище Москвы, хоронили погибших.
Однако были вести, что уцелели дети Юрки-сапожника и Доронки-кузнеца.
— Не кручинься, Ерофеюшка, — сказал Степан. — Встанет опять Москва. Теперь же иди домой. Анюте и старой Пелагее от меня низко кланяйся.
— Как же так, батюшка? — удивился Ерофей.
— Я тут останусь. Плотнику сейчас много дел в Москве. Ты же ступай к семье, землю паши, детей расти.
Обнялись они, поклонились земно друг другу и разошлись в разные стороны.
Вернулся Ерофейка домой, вошел в свою избу, молча сел на лавку, вздохнул. Ни жена Анюта, ни Пелагея ни о чем его не спрашивали. Без слов ясно.
— Говорят, издержал великий князь Дмитрий на погребение погибших от Тохтамыша триста рублей, — начал рассказывать Ерофейка.
— Народ что бор дремучий: весь до корня не вырубишь, — ответила ему бабушка Пелагея.
— А я думала, — вступила в разговор Анюта, — что после Куликовской битвы пришел конец нашей неволе.
— Неволе не конец, а битвы великой начало. Начало же концом славится! — ответил Ерофейка.
— Вот Москва пала… — начала было снова Анюта.
— Упасть не беда, беда не подняться! — перебил ее Ерофейка.
— Кабы князь-то Дмитрий Иванович побыстрее к Москве-то пришел, — молвила Пелагея.
— Винить надобно не князя, а тех, кто на его зов не откликнулся и не пришел к нему, — вздохнул Ерофей. — Собирать-то против Тохтамыша не сотни, а тысячи воинов надобно было. А где их взять? Спят воины на Куликовом поле. Ну ничего, сегодня не без завтра.
В избе становилось все темнее, темнее, а надо было повечерять засветло. Анюта поставила на стол пшенную кашу, принесла молоко. Ерофей взял большую округлую ковригу ржаного хлеба, прижал к груди и начал резать толстыми ломтями, подавая каждому кусок.
Он резал хлеб не спеша, аккуратно, чтобы не было крошек. Потом легонько стукнул ложкой о край миски, и все начали есть, зачерпывая кашу деревянными ложками.
Продолжается жизнь на Руси.
Много забот у великого князя московского. А силы жизненные иссякают, болеет князь. Иногда, особенно по ночам, чудится: вот-вот остановится сердце.
Никому не говорит Дмитрий Иванович о своей хвори — ни жене, ни детям, ни боярам знатным. Занимается великокняжескими делами, по-прежнему приводит князей под свою руку. Сызмальства знает — в единении сила. И куликовская победа всем показала это.