Потирает руки Мамай: «Слава аллаху! Пусть грызутся, как шакалы, русские князья. В их раздоре наша сила».
И опять доносят Мамаю: Дмитрий Константинович с великой радостью принял Мюридов ярлык, собрал рать и поехал во Владимир. И еще через некоторое время доносят: князь Дмитрий вернулся в Москву и не ведает, что его соперник в Успенском соборе снова венчается на великое княжение.
«Что же дальше будет? — думает Мамай. — Кто усидит на великом княжении — московский ли князь или суздальский?»
Извещают скоровестники: «Собирает твой улусник Дмитрий силу многу…» И новая весть: «Ведут бояре московские рать могучую на Владимир, и во главе рати молодые княжичи поставлены».
Один скоровестник опережает другого:
— Согнала московская рать Дмитрия Константиновича с великого княжения…
— Убежал Дмитрий Константинович в свой Суздаль, но москвитяне осадили город и взяли его. Пришлось суздальскому князю бежать дальше, к своему старшему брату в Нижний Новгород.
Доволен Мамай. Его князь в Москве сидит, им — хотя и от имени хана — поставленный. Будет хорошая дань Москвой с русских земель сбираться!
Но тут нахмурился темник. Тяжкие мысли одолевать стали: дань, что Русь платит, мала стала. И нет сейчас у Орды силы, чтобы заставить русских платить прежнюю дань, какую собирали могущественные татарские ханы в былые времена.
«Поход нужен на Русь, — думает Мамай. — Кровавый поход… И он будет. Я поведу полки татарские на русские города. Я заставлю их платить еще большую дань, чем прежде. Снова потекут в Орду серебряные и золотые реки, снова, как перед Батыем, будут трепетать предо мною и татары и русские».
Москву накрыли великие снега. Мороз птиц с лету сшибает, дерева трещат в окрестных лесах. И хотя забирается холод под шубы жаркие, перехватывает дыхание, полны улицы московские народу, радостно и торжественно поют над Москвой колокола: и стар и млад встречают князя Дмитрия с братьями, вельможных бояр и дружину московскую, митрополита всея Руси Алексия, что возвращаются домой с победой над суздальско-нижегородским князем.
— Ишь, гляди, — говорит восьмилетнему сыну Юрке сапожник с Великой улицы, — князь Дмитрий Иванович как складно сидит на коне и меньшие голубятки тож.
Юрка, не отрывая глаз, разглядывает великолепное великокняжеское облачение, седло нарядное, копье позлащенное, налучие на правом боку.
Выпустил Юрка руку отца, за которую держался, и пошел за княжичами вслед, чтобы все лучше видеть. Но быстрые кони под княжичами, пришлось Юрке бежать. Остановился мальчик, когда далеко уже были великий князь Дмитрий и его братья…
…Рядом с княжичами ехал митрополит всея Руси Алексий и благословлял народ московский. Праздничные лица кругом. Радуются люди. Сильный князь на Москве — быть торговле великой, расти теремам высоким, не топтать татарским коням полей житных, не гореть жилищам.
…Торжественно гудят колокола над Москвой.
ЮРКА — СЫН САПОЖНИКА
Сменили леса свой зеленый наряд на желтый, красный, багряный. Трава стала бурая, жесткая, босиком уж по ней не побегаешь. Солнце поздно встает. День рано кончается. А тут еще дожди частые. Приходится больше дома сидеть. Скучно Юрке, сыну сапожника с Великой улицы. Сидит на печке, слушает, как дождь по крыше шуршит… Чем бы заняться? Есть у Юрки одно сладкое воспоминание: видел зимой, как княжичи с победой над суздальско-нижегородским князем в Москву возвращались. А впереди всех великий князь Дмитрий.
«Мне б такого коня, как у Дмитрия Ивановича, — думает Юрка. — И копье позлащенное».
Не ведает Юрка, что настанет день, и сойдутся пути великого князя и сына сапожника, и будет у них одно великое дело…
А за окном развиднелось, дождь кончился. Скорее на улицу!
Юрка вышел из отцовской бревенчатой избы и — делать ему вроде бы нечего — пошел бродить по двору. Подошел к громадному, в три обхвата чану из дубовых досок. Когда-то в нем был «квас усниян»[4], а теперь собирается вода, стекающая во время дождя с крыши. Поболтал Юрка руками в воде, пустил несколько щепок и стал изо всей силы дуть, пытаясь натолкнуть одну щепку на другую. Но ничего не получалось веселого из этой затеи, и Юрка пошел к сараю. Прежде тут стоял этот чан и зольник[5], потому что прадеду, да и деду мальчика приходилось самим очищать от шерсти шкуры. Теперь зольника нет. Юркин отец покупает готовую кожу у кожевенников. Так работать сподручней: больше нашьешь сапог, сумок, ножен для кинжалов, да мало ли еще чего. Покупает сапожник и поношенную обувь, починит и несет на торг. Большая у него семья — свой огород не прокормит. И хлеб и одежду — все он покупает на торгу.
4
Так называли тогда дубильный экстракт, приготовленный из мелко надранной коры деревьев — дуба, ивы, ели.
5
Зольник — прямоугольный ящик из бревен и досок, наполненный известью или золой. В него клали шкуры, чтобы приготовить их для очистки от шерсти и подкожной плевы животных.