Все доклады стекались на мостик дирижабля, к командиру. Атобэ-тюса молча выслушивал их, но ничего не говорил. Надобности в командах не было. И это раздражало очень сильно. Потому что, не смотря на все усилия команды, «Кудзира-4» погибал. Он не выдерживал схватки с сотнями тысяч летучих тварей, заполонивших, казалось, всё небо. И как только среди них пилоты лёгких мехов летают? Этого Атобэ-тюса просто не понимал. Он отчаянно хотел выправить ситуацию своей командирской волей, но сделать ничего не мог. И это отчаянно бесило его.
— Повреждение купола! — донёсся из медной трубы голос, несмотря на металлический отзвук, в нём звучали нотки отчаяния. — Мы теряем гелий.
— Снаряды подходят к концу, — доложили из погребов. — Пулемётных лент хватит на десять минут боя. Не больше.
— Многочисленные повреждения обшивки…
— Палуба повреждена… Принимать лёгкие мехи не можем…
— Никого не осталось… Я — последний… Палуба не может вести огонь…
— Двигатель повреждён столкновением с каии. Ремонт в текущих условиях невозможен…
Наверное, именно этот доклад стал последней каплей. Именно он был окончательным фактором, повлиявшим на принятие решения. Страшного, но, возможно, единственно верного решения.
— Дифферент на нос, пятьдесят градусов, — приказал он. — Машина — средний вперёд. — Голос его был абсолютно спокоен, как будто команды его были самыми обычными и не несли столь фатальных последствий. — Все лёгкие мехи в воздух. Вне зависимости от готовности. — Другие дирижабли легко примут их на свои палубы, там теперь, к сожалению, достаточно места. — Полная эвакуация.
— Что это значит, Атобэ-тюса? — удивился старший офицер дирижабля.
— Вы слышали приказы, старший офицер, — Атобэ говорил нарочито казённым тоном. — Извольте выполнять.
— Это же…
— Выполнять! — впервые сорвался командир «Кудзира-4».
Через несколько секунд на мостике остался только он и молодой хико хэйте[7] рулевой. Он не отпустил штурвал, даже когда палуба весьма ощутимо накренилась под его ногами.
— Хико хэйте, — поднялся со своего места Атобэ-тюса, — считаешь, тебя мои приказы не касаются?
— Кто-то должен вести «Кудзиру», — ответил тот, мёртвой хваткой вцепившись в ручки штурвала.
— Я справлюсь с этой ролью, хико хэйте, — отрезал Атобэ-тюса. — И ещё успею нацепить на тебя парашют и вышвырнуть прямо с мостика.
Молодой человек обернулся, поглядел на командира, которым всегда восхищался, и бегом бросился к распахнутой эвакуационной двери. Подхватив один из последних парашютов, он снова обернулся, уже у самого края, отдал честь — и прыгнул.
Атобэ-тюса встал к штурвалу. В общем-то, в этом не было особой нужды, дирижабль уверенно шёл к своей гибели. Командир ещё мог бы спастись, но это означало бы позор. Да, никто бы ему дурного слова не сказал, даже наградили бы, но самурайскому духу его этот поступок нанёс бы непоправимый ущерб. И Атобэ осталось только гадать — покончить с собой, совершив сэппуку, что, вроде бы, не вяжется с образом героя, награждённого орденом, либо жить при дутой славе и реальном позоре. Да ещё, его навсегда отлучили бы от неба. А он грезил им, и жить не мог без него, даже без такого — полного опасных тварей.
— Хэика, банзай! — выпалил Атобэ-тюса, глядя на надвигающуюся черноту прорыва тьмы.
Даже не знаю, чего было больше в этом зрелище — чудовищного или величественного. Медленно рушащийся на город дирижабль, окружённый «одуванчиками» парашютов и лёгкими мехами, отчаянно отгоняющими от эвакуирующихся людей летучих тварей. Громадный воздушный корабль серии «Кудзира» не просто падал, он сознательно шёл на гибель. Обречённый гигант, под стать своему имени, не желал быть растерзанным мелкими хищниками, вроде летучих каии, он умирал и вместе с собою хотел унести как можно больше врагов. И для этого медленно, но верно падал, казалось, в самое сердце прорыва тьмы.