Нет-нет, надо что-то предпринять. Срочно. Какие-то решительные действия.
Взгляд коснулся легких колясок под балдахином и понурых лошадок. Высокие облучки… и старички извозчики, готовые везти вас согласно таксе. Крайний рыдван уже отчалил, приняв в лоно дородную пару. Аж рессоры прогнулись! Лошадка, однако, резко взяла с места: замелькали спицы, заколыхалась бахрома балдахина, за спина/ли четы вздулась бугром шторка-занавесь.
«А не махнуть ли тебе, кадет Струков, к примеру, на мыс Европа, к маяку? — обожгла мысль. — Взять да и смыться — пусть электромеханик бесится! В гробу я видел такое увольнение под конвоем. А фунтов должно хватить», — мысленно, как заклинание, произнес фразу-решение и, облекая ее в плоть, ступил на узкий приступок коляски.
Извозчик о чем-то спросил седока. Вовка сообразил, что шеф интересуется маршрутом поездки, и бесшабашно махнул рукой:
— Давай, отец, вдоль по Питерской! — опомнившись, Попытался облечь заказ в ломаный английский «спик»: — Комрад, э-э… ту би… драйв ту лайтхаус Европа. Йес? Ай хев драйв ин э кеб. Йес? Гоу ту Европа, кеп. Оплата гарантируется, сэр!
Коляска поравнялась с «каскадерами». Она разворачивалась у обочины. Зашоренная лошадка, нагнув голову, бодро цокала подковами, предупреждая, что может и врезать. Вдоль по Питерской. А лучше — по Мейн-стрит.
Мелькнуло ошеломленное, в бисеринках пота, лицо электромеханика, мелькнули улыбки и разинутые рты прочих. Извозчик что-то говорил. Вовка разобрал одно слово «мани» и, без разговоров, сунул ему три фунта, сумму, равную стоимости ковра, что вызвало целую волну разнообразной мимики, а Мишка Яроцкий крикнул, выражая, видимо, общее мнение всех «каскадеров»:
— Куда поехал, буржуй?
— Прожигать жизнь! Так и скажите помпе, что матрос Струков отправился в Монте-Карло прожигать жизнь. Кто нам запретит красиво жить, верно?
Больше Вовка не оборачивался.
Вовка благодушествовал. Коляска, преодолевая небольшой подъем, медленно катила по Мейн-стрит, пристроившись за такой же изящной, цветастой, лаковой, украшенной медяшками и узорами. Прозрачная занавеска не скрывала пассажиров. Головы в бескозырках, за плечами — матросские воротники. Почти такие же, как и у Вовки. Белые полоски пошире, а так — все то же. И тоже парятся, империалисты, в суконной робе.
Коляски поравнялись, — Вовкина пошла на обгон. Как ни узка улица: возможность имелась, но — впритирку. «Империалисты», увидев Вовку, осклабились. Ближний поднял плоскую бутылочку с виски и подмигнул: «Дринк?» Предложил, значит, выпить инглиш сейлор. Но русского моряка не купишь на дешевку. Вовка прижал руку к сердцу: этакий жест ладонью! И проехал мимо. Гордо. У советских собственная гордость, коли пошло на то. Так-то, господа, можно сказать, буржуи. И мне ваш «Дринк» — на фиг, хотя, быть может, я и не… гм, не прочь бы и я дернуть пива. Вашего, так сказать, «бира». Это, впрочем, возможно, но это успеется. Да вон кока-колой торгуют!
Вовка остановил коляску, но вскоре продолжил поездку, потягивая из горла терпкий, пахнущий аптекой напиток, липкий, не наш и располагающий на определенный лад: «А не махнуть ли дальше? Обогнуть Скалу, добраться до какого-нибудь пляжика на Средиземном, хе-хе, море и макнуться. Не макнусь — сварюсь в собственном соку. Нет, определенно искупаюсь в подходящем месте. А пока… Пока нужно поднапрячь извилины и сочинить спич на английском соответствующего содержания. Мол, так и так, дир кебмен, богатый рашн моряк хочет туда-то и туда-то, чтобы сделать то-то и то-то, совершить омовение и отдохновение за соответствующее вознаграждение. Плачу, моя, за все».
Фраза никак не складывалась. Наверно, потому, что Вовку отвлекли окрестности. Магазины, магазины, лавки, киоски, пестрота вывесок, переулки, карабкающиеся в гору, пальмы, тележки с фруктами и мороженым. Слышен зазывный, крик: «Айс-кри-им, айс-кри-иии-им!» Айс-крим? Гм… Сошел. Купил себе и деду. Извозчик принял угощение. «Сенкью!» — сказал. Все честь по чести. Левой рукой вожжи теребит, правой мороженку держит. На отлете. Лижет, в разговоры не вступает. Наверное, понял, что пассажир не силен в английском, а если и волочет, то — еле-еле.