— Какого молодца ты вырастила, Елена Михайловна! — расчувствовалась Евдокия Петровна. — Ну, теперь ты им одна владеть не будешь. Он ведь любое общество в Красноярске оживит, везде будет принят! А мы должны найти ему более подходящее занятие, чем архивное, да и более денежное, чего тут лукавить. Как вы думаете, Иннокентий, Александр?
— Что тут думать, поразил, — произнес Иннокентий Петрович. — Теперь любая дорога ему будет открыта. Но Вы ведь геологом стать хотели, Сергей Андреевич?
— И сейчас хочу, да денег пока на свое обучение не заработал.
— Это Вы в том смысле выразились, что чужих денег, в дар или в долг, принять не хотите?
— От вашего семейства, пожалуй, взял бы, но мне почему-то кажется, что я за эту осень и зиму смогу все-таки в Красноярске нужную сумму заработать, да и мама может выделить от своих нынешних доходов.
— Вот это уж верно, — встрепенулась Евдокия Андреевна. — У Елены Михайловны такие таланты белошвейные обнаружились, что она в ближайшее время сможет, видимо, свой модный салон организовать, в который мы постоянно ходить будем. И денежки ей носить.
— А что касается более денежного дела, — заговорил вдруг Александр Петрович, по-европейски элегантный, бритый господин лет пятидесяти, — милости прошу Вас, Сергей Андреевич, зайти завтра с утра в мою контору (где она находится, Вы ведь знаете?), а вашему старшему архивариусу я записку передам по поводу Вашей отлучки.
— Спасибо, Александр Петрович, буду с утра, — четко заверил Городецкий. И спустя небольшой промежуток времени спросил:
— Так что, Евдокия Петровна, будете бороться за 100 рублей?
— Нет, Сережа, подустали мы что-то с Лизанькой мозги напрягать. Да и повара мне сигналят, что пора гостей ужином потчевать…
Глава седьмая
Внедрение в АО «Драга»
Поздним вечером по возвращении домой (ехали в коляске, предоставленной радушной Евдокией Петровной и везли остаток от банка в количестве 125 рублей!), после восторженных охов, ахов и объятий с матерью и сестрой (как льнул к Елене Карцев, используя восторженное ротозейство Городецкого!) реципиент и подселенец оказались, наконец, одни в своей каморке.
— Вы что-то очень льнули к матушке? — задним числом обеспокоился Городецкий. — Она даже чуть оттолкнула меня.
— Что поделаешь, если она мне так нравится? И сегодня, у Кузнецовых была ярче всех — чтобы ты там ни говорил про Серебрянникову.
— Но это никуда не годится! Я требую эти поползновения прекратить!
— Так ведь и я душу имею, а она к Елене Михайловне тянется… Ладно, ладно, понимаю я все, больше не буду. Заводи поскорее себе маруху, только такую, чтобы и мне понравилась — и будем вместе наслаждаться…
— Что еще за маруху? Прекратите использовать свой жаргон! Слышали бы Вас сейчас те гости, которым Вы весь вечер голову морочили…
— Не морочил, а вел агитацию в направлении общечеловеческих ценностей. Если эти господа, хозяева жизни, себя в дальнейшем правильно поведут, то есть примутся всерьез улучшать жизнь красноярских рабочих, то может быть и не случится здесь революция, до которой всего ничего — три года!
— Да кто начнет эту революцию?
— Рабочие железнодорожных мастерских, к которым присоединятся солдаты, едущие из Маньчжурии, после поражения в войне с Японией.
— Так Вы и про войну все знаете заранее…
— Не все, через пень-колоду. Но можно узнать все, что о ней у нас опубликовано. Только это много времени займет…
— Неважно! Главное все эти подробности учесть и ход сражений изменить!
— Было бы хорошо, так как именно поражение спровоцировало первую русскую революцию. Вот только передать эти сведения военной администрации страны не представляется мне возможным.
— Просто пойти и рассказать генерал-губернатору!
— Эх, святая простота! И где ты окажешься в итоге? В доме для сумасшедших.