Триша Салливан
«Битва»
Посвящается Стиву и Тайрону, смыслу моей жизни
!
На ощупь он кажется необыкновенно гладким, тяжелым и теплым, потому что я спала, поместив его у себя между ног. Обычно мне нравится несколько минут вдыхать этот тяжелый, всепоглощающий запах, прежде чем я принимаюсь обводить губами контуры крепкого стержня, распаляя его кончиком языка, пока мой рот не придвигается к основанию головки. Я сосу его и бережно погружаю в отверстие. Он делается мокрым у меня во рту, но ничуть не размягчается. Остается невероятно твердым, и я снова устраиваю его у себя между ног. Его головка доверчиво льнет к моему клитору. В тот день, когда я выложила за него денежки, мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем удалось подобрать столь безупречный экземпляр. Громила Ву, двоюродный брат Сук Хи, так и норовил заглянуть за фургон, чтобы подсмотреть, чем это я таким занимаюсь. Ву чуть в штаны не наложил от страха при мысли, что кто-нибудь мог появиться и застукать его с этим фургоном и всем его содержимым. Я же в ту минуту старалась кончить. Другого способа узнать наверняка, твое это или не твое, просто не существовало.
Он довольно узкий, так что я могу спокойно засунуть его себе во влагалище и не лишиться девственности. Я немного повозилась, пытаясь определить месторасположение своей эрогенной точки Грефенберга, но, когда надавила, так захотелось помочиться, что стало невмоготу. В любом случае, сдается мне, все эти подробности мало кого интересуют, так что вернусь-ка я лучше к началу. К астрономии.
Световые тела защищены и укрыты голубой мантией. Созвездия Льва и Гидры.
Крошечные волоски на моих руках наэлектризовались, по всему телу, от кончиков пальцев к затылку, пробежала дрожь. Довольно сладострастное ощущение. Рысь, Большая Медведица, которая больше смахивает на северного оленя, а вовсе не на медведя. Мои соски затвердели и трутся о простыню. Мало-помалу чувственность бесстыже предъявляет свои права на клитор — сначала в одной точке, потом в другой. Но он не в силах спастись от круглого металлического конца, который кругами ходит по влагалищу и работает над каждым потаенным местечком.
Орион, Орион, Кассиопея и Возничий сокрыты в таинственных глубинах Млечного Пути.
У меня аж дух захватывает, когда я начинаю крутить барабан, вертящийся круг в моей плоти погружается тоже… и… он входит. Его дуло настойчиво ищет меня: «Сделано на заводе в Нью-Мексико», он учуял свой исконный дом. Глубоко-глубоко. Там, где опасно, изгибы, спусковой крючок. Его стальной штырь превратил меня в подобие бабочки — я беспомощно распростерта на предметном стекле. Металл обволакивает меня, а я обволакиваю землю звездными обоями. Я вдруг вижу себя словно со стороны, как будто смотрю на другого человека. ОНА растягивается вокруг планеты: «девушка-змея», ее руки и ноги удлиняются, скрещиваясь за головой, она так стремительно вращается, что звезды выстраиваются в одну линию становятся светящейся лентой становятся занавесом. Ее тело. МОЕ. Ожидание, напряжение, ее ноги.
СМОТРИТЕ НА НЕЕ брешь в пространстве, там темнота ОНА есть мрак, который раскалывается сейчас, срывает занавес ЗОЛОТОЙ СВЕТ хлюпающий пронзительный звук дальше рождение вселенной, если считать, что Я ЕСТЬ
глубокое место, где нет ни проблеска. СЕЙЧАС да да да
ракета, это же — ДА.
Потаенное МЕСТО. ТАМ скрыто нечто. Оно невероятно ОГРОМНОЕ, и оно рвется к цели, глубоко в Землю, где пылает лава, там ядро из ЖЕЛЕЗА оно приближается скольжение металла о металл — черный черный огонь.
ЛИРА! СКОРПИОН!
ЖЕЛЕЗО, Fe, порядковый номер в таблице Менделеева — 26, по природе своей — чистое СОЛНЦЕ большой комок, который раскалывается на части в начале бытия, когда существовала одна лишь бесконечная глубина, если считать раздробленные Плеяды чем-то вроде кукольной вуали.
ТЕЛО ТВОЕ — ЗВЕЗДЫ
и наконец появляется на небосклоне большая ракета минует точку возврата уже уже уже уже уже
СЛИШКОМ ПОЗДНО сейчас ух ты! уже слишком поздно ты НЕ МОЖЕШЬ остановить это
ДА ДА
да!
!!!!!!!!!!!
не останавливайся
!!!!!!!!
!!!!!
ПОЖАЛУЙСТА прекрати
!!!!!
!!!!
нет. ох. нет. не надо.
!!!
Гм-м. Неплохо.
!
Очень даже неплохо.
Я бы сказала — очень хорошо.
Который час? Уже поздно. Пора ставить точку. Не утолять голод до конца.
Я откидываюсь на подушку и нащупываю сигарету. Я улыбаюсь.
Раньше мне хотелось заиметь себе дружка, но теперь я поумнела и знаю, что к чему.
Даже этот гипотетический дружок не поймет ни за какие коврижки.
Какие именно чувства я испытываю.
К своему пистолету.
Докурила. Поздно. Лень думать сейчас на хорошем английском. Встать. Ноги кажутся резиновыми, клейкими, и я отвратительно мокрая, но на душ нет времени. 11.30. Почистить пистолет, подушиться «СК1»,[1] зарядить пушку, нырнуть в бюстгальтер, одеться. Думаю о мамочке, которая, как пить дать, притаилась в засаде где-нибудь поблизости. Слышу в голове ее пронзительный голосок, укоряющий меня за то, что забыла все уроки: опущенные артикли плюс дерьмовая грамматика. Лучше заткнись, моя внутренняя мамочка.
Вот это другой разговор. Пистолет надежно пристегнут липучкой к внутренней стороне бедра. Конечно, так уже давно никто не делает, но девчонки, которые таскают свои побрякушки на кожаных полосках или цепляют к пряжкам, относятся к делу спустя рукава: с застежкой-липучкой можно легко схватить машинку, когда запахнет жареным.
У меня есть прелестный розовый патронташ. Он довольно увесистый, но где это сказано, что за модой угнаться легко?
Кен играет на пианино в музыкальной комнате дальше по коридору. Скрябин. У меня внутри зарождается тревога. Я ногой распахиваю дверь, одним махом перескакиваю комнату и приземляюсь на банкетку рядом с пианино, опустив руки ему на плечи, как невесть откуда взявшийся ползучий гад.
— Паучище Борис! — кричу я, а он съеживается и каменеет, его проворные руки замирают на лету, а лицо искажается от огорчения и злости.
— Проваливай, ты, чертова сука! — визжит Кен, отпихиваясь локтями.
— Ты-ы-ы, — шипящим голосом я вещаю ему в ухо, — представляешь собой трагический результат ошибочно истолкованного амниоцентеза. Разве тебе прежде никто не говорил об этом?
— Сун! — В дверном проеме откуда ни возьмись нарисовалась мамочка в костюме для гольфа. В руках полный кувшин свежевыжатого апельсинового сока. Вот дерьмо! — Сун, завтрак!
— Мам, она только что назвала меня амниоцентезом, убери ее от меня подальше, умоляю. Она разрушает мою жизнь.
По коридору в сторону кухни, старательно наступаю на пятки кроссовок Кена, пока он хвостом бежит за мамочкой, которая, поставив кувшин с апельсиновым соком на журнальный столик, теперь листает страницы своего английского карманного словарика в поисках слова «амниоцентез».
— Нет, там пишется М-Н-И, мам, но не бери в голову…
— Сун, что ты делать? Скажи, что ты говорить маленькому братику? — Мама все больше расстраивается, размахивая словарем у меня перед глазами. Вот-вот она перейдет на корейский, а уж этого нельзя допускать ни в коем случае.
— Мам, это новая группа и только, понимаешь?
— Что ты хотеть на завтрак? Яйцо? Оладью?
— Не парься, — говорю я. — У меня встреча с Сук Хи. Мы собираемся смотаться в Торжище.
Со стороны Кена послышалось что-то вроде «неудачницы», но он предусмотрительно отскочил на безопасное расстояние, так что в этот раз отвесить ему увесистую оплеуху мне не удалось.
Выйдя на улицу, я чувствую приступ вины, потому что обычно я милая или по крайней мере по большей части я милая, или, если уж на то пошло, я не всегда веду себя как законченный мерзкий ублюдок, а только изредка. Но тяжесть моей штуковины приятно оттягивает бедро, и к тому же я знаю, что столь дурное настроение объясняется пошаливающими нервишками. Нервишки. Я стану просто паинькой, когда сегодняшний день закончится. Как пить дать. Я проявлю неподдельный интерес к маминому огородничеству и, пожалуй, даже дам Кену один из своих старых дисков с Джорджем Клинтоном, чтобы он мог приобщиться к настоящей культуре. Но все это будет позже. Позже. Не сейчас.