Так что я даже не могла сообразить, пора ли мне поздравить себя с тем, что я выбралась, или пока не стоит торопиться с выводами.
Я доползла до края «Эсте Лаудер» и увидела перед собой на другой стороне прохода отдел компании «Ориджинс». Должно быть, прилавок у них делался на заказ, потому что его покрытия из огнеупорного «формайка» возвышались над всеми остальными, а стеклянные полки витрины находились почти на уровне глаз. Внутри была устроена приподнятая платформа, где обычно стоят продавщицы, свысока взирающие на простых смертных. Это я так, к слову пришлось, потому что росточком я не ахти как удалась, понимаете? К тому же меня не столь уж сильно влечет желание стать писаной красавицей, чтобы согласиться смотреть снизу вверх на внутреннюю поверхность ноздрей кого бы то ни было. Но сейчас, несмотря на все мои претензии к «Ориджинс», этот отдел казался мне благословенным убежищем, и я принялась осторожно осматривать проход, чтобы понять, могу ли я перебраться на другую сторону так, чтобы меня невзначай не укокошили. Я уже почти решилась нырнуть в спасительное убежище, как вдруг в проходе между «Эсте Лаудер» и «Кельвином Кляйном» нарисовалась спина Кери.
Она медленно пятится — мне прежде еще не доводилось видеть, чтобы Кери так медленно двигалась, — держа пистолет перед собой, точно пару вонючих спортивных носков, которые ей кто-то всучил, а она теперь не знает, что с ними делать.
— Ну же, давай! — хрипло не то кричит, не то шепчет она. Мне не видно, к кому она обращается.
Пистолет в руках Кери странно покачивается, отчего у нее немного дурацкий вид, точно она не знает, как вообще пользоваться этой штукой. Я едва не застонала.
— Давай же, давай, выходи, ты, глупая корова! — снова кричит она, и тогда в проход бочком вступает целое семейство — мамаша с тремя детишками, самый мелкий сидит в детской коляске, все как на подбор услаждают взор яркими красно-оранжевыми флисовыми курточками и высокими ботинками.
Каким ветром их занесло в отдел косметики «Лорд&Тэйлор» — выше моего разумения. Я не сумела сдержать смешок, подумав, что Кери, вероятно, решила гнать их с глаз долой, так как они оскорбляют ее чувство стиля. Кери посмотрела в мою сторону.
Сначала ее взгляд задерживается на мне, а потом перемещается куда-то мне за спину. Неожиданно она крепко обхватывает пистолет двумя руками и прицеливается. На лице Кери появляется жутковатое выражение сосредоточенности, один глаз прищурен, а голова так сильно наклонена, что правая серьга безвольно распростерлась на шее, точно треугольный парус во время штиля, а вторая болтается словно в вакууме, чуть заметно покачиваясь против часовой стрелки над левым плечом. Плечо слегка опущено, чтобы удобнее было поддерживать левой рукой запястье правой руки и лучше прицелиться. Небольшие завитки вьющихся волос, выбивавшиеся из ее французской косы, мешают мерному движению серьги и смахивают на стрелки, указывающие направление ветра. Тушь пока еще не потекла, но румяна плохо смотрятся на фоне настоящей крови, растекающейся по коже. Ее взаправдашняя кровь более блеклая, напоминает оттенком розоватую кожицу поросенка. Добавьте ко всему еще подаренный приятелем браслет, мерцающий сиренево-желтыми отблесками на левом запястье, и часы от Томми Хильфигера, красующиеся на правом. Всякий, кто разбирается в стиле, по достоинству оценил бы Кери.
Только не поймите меня неправильно. Она ничуть не похожа на хладнокровного убийцу. Никакого тебе равнодушия, ироничной ухмылки или нечеловеческого презрения. Вовсе нет. Кери выглядит насмерть перепуганной, у нее буквально поджилки трясутся от страха. Лицо обмякло и блестит от пота, а левая нога конвульсивно подергивается и колышется мелкой дрожью. Мне так думается, что у нас тут наметилась новая тенденция: в конце семидесятых вошел в моду героиновый взгляд, а сейчас процветает адреналиновый. Подумайте, ведь никому и в голову не придет покупать шмотки, чтобы быть в них счастливыми. Точнее, никому моложе двадцати. Я начинаю прикидывать, как Кери смотрелась бы на рекламных стендах в качестве девушки Томми Хильфигера, в этой ее огромной толстовке, со всеми аксессуарами и пистолетом. Стоит в этой самой позе, готовая обмочиться в любую минуту, из дула вырывается вспышка, а от виднеющихся за ее спиной разбитых вдребезги флакончиков из-под духов веет чем-то потусторонним, потому что со стороны трудно догадаться, насколько резкий витает здесь запах. А что, по-моему, очень даже недурственно.
Пули пролетают над моей головой. Я слышу четыре выстрела, но из пистолета Кери вылетело только три пули. Пока я соображаю повернуть голову и посмотреть все-таки, куда это она палит, сотрудник службы безопасности уже начинает опускаться на пол.
Помню, как-то раз моя мама, я и Сук Хи возвращались из магазина звукозаписей «Тауэр рекордс» по проселочной дороге, потому что мама не любила ездить по семнадцатому шоссе. Дело было летом, стемнело. Внезапно фары маминой машины высветили в центре дороги тех зверюшек, и она едва успела нажать на тормоза. Два енота — мать и детеныш. Кто-то сбил мать, а ее малыш остался рядом, тыкался носом в неподвижное тело, обнюхивал его и оглашал воздух пронзительными криками, снова и снова призывая ее. Мама остановилась, и мы вышли из машины. Енотиха лежала посреди дороги с размозженной, разбитой головой, но ее тельце билось в мелких судорогах, какие у меня бывают только при действительно стоящем оргазме, а маленький енот стремглав стал улепетывать, но далеко не убежал, притаился в кустах, а рядом торчали головки еще двоих малышей.
Мы беспомощно стояли и смотрели, мама озиралась, шептала «тс-с» и вела себя как законченная идиотка, в то время как енотиха колотилась в затянувшейся предсмертной агонии в духе голливудских вестернов. Сук Хи побежала к ближайшему дому, стоявшему почти у самой дороги. Я пошла за ней, искренне надеясь, что она не ударится в слезы, потому что у нашей СХ нежнейшая душа.
— Ты куда это собралась? — завопила моя мать.
— Все в порядке, Сук Хи! — крикнула я. — Возвращайся в машину.
Но Сук Хи уже стучала в дверь. Мама бросилась нам вдогонку.
— Я хочу попросить у них лопату, — сказала Сук Хи.
— Ты что, хочешь добить ее? Боже, какой ужас! Даже не думай! Она все равно умирает.
Сколько я ни старалась, но так и не смогла представить себе, как Сук Хи колошматит дубинкой по енотихе, чтобы уменьшить ее страдания. Она сказала:
— Хочу убрать ее с дороги. Иначе малышей тоже могут задавить.
Сук Хи позвонила в колокольчик и снова постучала. Наконец дверь открыла белокожая девчонка всего лишь на пару лет старше нас. Сук Хи объяснила положение и попросила лопату; на заднем фоне маячила моя мать, хлопая глазами и сжав ноги так, словно того и гляди обмочится. Девчонка скрылась в глубине дома, и за время ее отсутствия по дороге проехало несколько машин. Водители притормаживали, когда замечали аварийные огни на нашей машине, а потом продолжали движение, опасливо объезжая место побоища. Крошки еноты по-прежнему то выбегали на дорогу, то снова скрывались в кустах.
— Они думают, что я сбила ее, — талдычила мама каждый раз, как мимо проезжала машина, а пассажиры бросали на нас уничижительные взгляды. Она закрыла руками лицо, с трудом сдерживая слезы. — Сун, пойдем. Надо сию же минуту уезжать. Сун, они думают, я наехала…
— Да пошли они в жопу! — пробормотала я. Хозяйская девчонка вернулась, на ее лице бродила сконфуженная улыбка.
— Отец говорит, что мы не можем дать вам лопату, потому что если она укусит вас или еще что-нибудь случится, то отвечать придется нам.
— Укусит меня? — переспросила Сук Хи. — Да у нее же нет головы! У нее череп размозжен. Как она может укусить меня?
Девчонка, порядком струхнув, пробормотала:
— Простите.
И захлопнула перед нами дверь. К этому времени енотиха перестала дергаться. Моя мать подошла, намертво вцепилась в нас сильными маленькими ручками и потащила за собой к машине. Сук Хи вырвалась и бросилась к малышам-енотам, засевшим в кустах. Она принялась что-то им говорить, но слов я не расслышала, потому что машины остановились и стали сигналить что есть мочи. Мать пряталась за водительским сиденьем.