— Валентина, я болен.
— Я тебя вылечу!
— Нет, нет, ты должна репетировать песни Мольера.
— Как-нибудь выкрутимся. Кстати, ты поможешь мне выучить их!
— Я не хочу быть для тебя обузой.
— Не беспокойся, цыпленочек, я женщина стойкая и могу все делать одновременно: заниматься своей карьерой и тобой, я хотела сказать — тобой и вдобавок своей карьерой!
— Я убежден, Валентина...
— Ты согласен?
— Нет.
— Ты должен уехать из Вены?
— Возможно.
— Тогда я поеду с тобой!
— Будь благоразумной...
«Какая же я бестолочь, — тоскливо думал Анри, произнося эти слова, — как можно взывать к благоразумию Валентины? К тому, чего у нее никогда не было, и не будет». Он влип по уши. Чем более жалким он выглядел, тем более внимательной и любящей становилась она. Над городом поплыл мелодичный колокольный звон.
— Уже пять часов! — воскликнула Валентина.
— Шесть, — соврал Анри, — я считал...
— О! Я страшно опаздываю!
— Тогда поезжай скорее, займись примеркой театральных костюмов, начинай учить роль.
— Я отвезу тебя в коляске!
— Это я тебя отвезу.
Анри отвез актрису в Вену и высадил перед театром, где она надеялась выступить. Прежде, чем расстаться, любовница одарила его пылким поцелуем; Анри закрыл глаза и ответил на него, представляя себе губы другой, той, которую он любил безумно и издалека. Валентина побежала к входу, скрытому за колоннадой, на мгновение обернулась и, прощаясь, махнула затянутой в перчатку рукой. Анри вздохнул. «Боже, как я устал!» — подумал он и дал кучеру адрес розового дома на Йордангассе, где жил уже третий день. На задний план отошли война, болезнь, друзья, теперь он мечтал только о мадемуазель Краусс, в его глазах она была воплощением самого совершенства. Неделей раньше он считал Чимарозу[45] лучшим из композиторов, теперь же мурлыкал себе под нос Моцарта: по вечерам в большой гостиной Анна и ее сестры исполняли для него скрипичные произведения этого австрийского музыканта.
На острове Лобау было всего одно каменное строение — старинный охотничий домик, где принцы семейства Габсбургов пережидали внезапные грозы. Месье Констан разводил огонь в камине на первом этаже; многочисленные слуги чистили, подметали, расставляли мебель, доставленную в фургонах из Эберсдорфа, где император изволил провести ночь. Повара распаковывали свои кастрюли, сковородки, вертела, всевозможные кухонные припасы, в том числе непременный пармезан, который его величество употреблял с любым блюдом, любимые им макароны и, конечно же, шамбертен[46]. Два лакея собирали железную кровать. За обустройством временной резиденции императора следили камердинеры и поторапливали прислугу:
— Пошевеливайтесь, бездельники!
— Несите посуду! Подсвечники!
— Ковер кладите здесь, на лестничной площадке!
— Сожалею, господин маршал, но это резиденция императора!
Маршал Ланн не входил в число вышколенных придворных шаркунов, он был выше и куда сильнее камердинера, преградившего ему путь. Он без лишних слов ухватил бедолагу за расшитые серебром лацканы фрака и с силой отшвырнул в сторону. На вопли слуги и недовольный рык маршала примчался Констан, издалека услышавший знакомый голос Ланна. В итоге прислуге пришлось уступить, и бесцеремонный вояка обосновался на первом этаже в помещении с невысоким потолком и кучей соломы на полу. Маршал утащил к себе в берлогу ручной подсвечник, стул и бюро, на которое бросил саблю и треуголку с плюмажем. Ланн был известен своей гневливостью, но умел держать себя в руках, и лишь красневшее лицо выдавало его истинные эмоции. В спокойном состоянии оно дышало безмятежностью; коротко подстриженные светлые вьющиеся волосы обрамляли тонкие благородные черты. В сорок лет у него не было и намека на животик, а из-за ранения шеи, полученного при штурме крепости Сен-Жан-д’Акр, он держался подчеркнуто прямо. И лишь когда старая рана начинала всерьез его беспокоить, маршал потирал шею рукой... Это произошло во время второй атаки на цитадель. Он взбирался на стены, ни на шаг не отступая от своих гренадеров. Его друг генерал Рамбо уже почти добрался до сераля Джеззар-паши[47], он отчаянно нуждался в подкреплении, но его не было, и генерал со своими людьми забаррикадировался в одной из мечетей дворца. Перед глазами Ланна вновь вставали рвы, заваленные трупами турок. Генерал Рамбо погиб, а его самого, раненного в шею, посчитали убитым. Но на следующий день он уже сидел в седле и вел своих солдат на холмы Галилеи...
45
46
47