— Эй, увалень, осторожнее! — зашипел Файоль и, накрутив на руку полу плаща, снял горячее стекло. Пакотт тут же застучал кресалом, высекая огонь. Наконец, фитиль снова загорелся. Приятели поднялись на второй этаж и направились в дальнюю комнату, где оставили связанную девушку.
— Как будет по-немецки «привет, красотка»? — спросил Пакотт.
— Понятия не имею, — ответил Файоль.
— Крепко же она спит...
Они поставили фонарь на трехногий табурет, и Файоль саблей перерезал веревки. Кирасир Пакотт снял с головы девушки велюровые подтяжки и сунул их в карман, потом вытащил изо рта пленницы кляп, нагнулся и поцеловал девушку в губы. И тут же отскочил от нее, как ошпаренный.
— Черт!
— Не можешь разбудить ее? — с насмешливым видом спросил Файоль.
— Она мертвая!
Пакотт сплюнул на пол и рукавом вытер рот.
— Однако ноги у нашей куколки совсем не холодные, — заметил Файоль, ощупывая девушку.
— Не трогай ее, а то навлечешь беду!
— Ты не веришь в привидения, а тут стучишь зубами? Не дрейфь, салага!
— Я здесь не останусь.
— Ну и проваливай! Только оставь мне фонарь.
— Я здесь не останусь, Файоль, так нельзя...
— А еще считает себя воином! — хмыкнул Файоль, расстегивая ремень.
В темноте Пакотт кубарем скатился с лестницы. Оказавшись на улице, он прижался к стене и несколько раз глубоко вздохнул. Чувствовал он себя отвратительно, его била дрожь, ноги подкашивались. Он не осмеливался представить своего приятеля обрабатывающим тело несчастной крестьянки, умершей от удушья из-за того, что он, Пакотт, чересчур сильно затянул узел поверх кляпа. Он любил бахвалиться, однако никогда не испытывал желания убивать. В бою — да, там нет другой возможности выжить, но лишить человека жизни просто так?..
Минуты тянулись в томительном ожидании.
На площади возле церкви пели солдаты.
Наконец, из дома вышел Файоль. Они ни словом не обмолвились об австриячке, Пакотт только попросил:
— Дай фонарь, меня тошнит.
— Для этого свет тебе не нужен, а вот мне он понадобится.
— Зачем?
— Посмотреть на мои новые сапожки.
Файоль кивнул в сторону трупа, лежащего у стены.
— Пора избавить нашего приятеля от обувки. Мне она нужна больше, чем ему, не так ли?
Кирасир присел на корточки рядом с телом австрийца и поставил фонарь на землю, потом отстегнул шпоры, чтобы примерить их к обуви покойника, и чертыхнулся: они не подходили! Не скрывая разочарования, он поднялся и позвал:
— Пакотт!
С фонарем в вытянутой руке Файоль двинулся по улице, брюзгливо ворча:
— Не желаешь отзываться, свинья ты этакая?
Возле дерева он заметил чью-то фигуру и пошел к ней.
— Тебе понадобилось дерево, чтобы вывернуть кишки?
Переходя обочину, заросшую высокой травой и крапивой, он вдруг споткнулся о какое-то препятствие, скорее всего — поваленное дерево, и с досадой пнул его ногой. Но попал во что-то мягкое, похожее на человеческое тело. Файоль опустил фонарь ниже и увидел солдата, уткнувшегося лицом в землю. Кирасир перевернул его и увидел перепачканное блевотиной и кровью лицо своего приятеля Пакотта. В горле у него торчал нож.
— Тревога!
В нескольких шагах от француза в темной стене колосящейся пшеницы растворились пригнувшиеся фигуры австрийских ополченцев в неприметных куртках мышиного цвета и черных шляпах с зелеными ветками вокруг тульи.
Массена приказал разжечь костры и повесить фонари на врытых в землю шестах. Маршал сбросил шитый золотом мундир и треуголку на руки подоспевшему ординарцу и окунулся в работу по восстановлению малого моста. Скользя по мокрой траве заляпанными речной тиной сапогами, он успел ухватить за шиворот понтонера, уже пускавшего пузыри в бурном водовороте. Массена всегда поражал своей неуемной, какой-то животной энергией. Он карабкался по балкам, таскал доски и, вкалывая за десятерых, увлекал окружающих личным примером. Он никогда не болел. Хотя нет, однажды такое приключилось с ним в Италии: удачная перепродажа патентов на импорт принесла ему доход в три миллиона франков. Узнав об этом, император попросил маршала передать треть суммы в казначейство, но Массена стал ныть, что содержание семьи обходится ему в копеечку, что он погряз в долгах и вообще беден, как церковная мышь. Кончилось тем, что император вышел из себя и конфисковал все это состояние, положенное в один из банков Ливорно. После этого Массена заболел.
Но, погрузившись в дела, маршал забывал о своих махинациях, скупости и золоте генуэзцев, которое, как он полагал, покоилось в каком-то секретном сейфе в захваченной французами Вене — дойдет черед и до него. А пока он без видимых усилий приподнял огромную балку, чтобы саперы могли привязать ее пеньковыми тросами к одному из яликов, плясавшему на крупных волнах, несмотря на балласт из ядер. Несколько досок с незаконченного настила сорвало волнами и унесло течением. Массена орал и ругался, как портовый грузчик. На острове работала вторая бригада понтонеров. Обе команды должны были встретиться и состыковать свои половинки моста посередине полноводного рукава Дуная. Понтонеры были уже близки к цели: они перебрасывали друг другу тросы, ловили их на лету и тут же натягивали в качестве импровизированного ограждения. Под ними по-прежнему бурлила прибывающая вода, но люди шаг за шагом, балка за балкой, доска за доской сокращали разрыв: промокшие до нитки, смертельно уставшие, в неверном красноватом свете костров они тянули и вязали тросы, загоняли в мокрое дерево длинные гвозди, и просвет над бурной водой постепенно сужался. Массена подбадривал солдат и в то же время покрикивал, как дрессировщик на своих питомцев. Он был просто великолепен в шелковой рубашке с закатанными рукавами и с шейным платком, скрутившимся в жгут под самым подбородком. Балансируя на самом краю восстановленного настила, маршал одной рукой поднял связку цепей и со словами: «Цепляй за тот столб!» бросил их сержанту, стоявшему на понтоне. Но заледеневшие пальцы не слушались сержанта, и тому никак не удавалось обмотать цепи вокруг столба, холодные волны то и дело окатывали его с ног до головы, а шаткий понтон раскачивался под ним, как живой. Массена спустился на понтон по тросу, оттолкнул обессилевшего сапера и сам закрепил цепи вокруг сваи. Внезапно порыв ветра принес с собой густой дым от горевших на берегу костров. Солдаты закашлялись, продолжая работать на ощупь. «Вправо! Еще правее!» — кричал Массена, как будто он своим единственным глазом ночью видел больше, чем ко всему привычные понтонеры. Тем временем, на острове Лобау остаток армии готовился к переправе: солдаты стояли наготове с ранцами за спиной и ружьями в руках. Первые ряды заметили своего маршала, и если в строю были такие, кто не любил его, то этой ночью они все равно восхищались им. Другие молили бога, чтобы этот чертов мост не выдержал и развалился, чтобы Дунай разнес его в щепы, и они остались на своем берегу.