Около часу пополудни, когда уже вовсю жарило солнце, со стороны фермы донеслись отдельные выстрелы. Опустив ружья, солдаты с напряженными лицами разглядывали волнистый горизонт и тот самый холм, из-за которого в любую секунду могли появиться стрелки эрцгерцога. Черт возьми, где они застряли? Австрийцы возникли, словно из ниоткуда. Они шли в высокой траве идеальным косым строем, все в чистых одинаковых мундирах и длинных серых гетрах. Паради не удержался и посмотрел на свои дырявые панталоны, изрядно поистрепавшиеся в зарослях колючего кустарника; Ронделе под белёной мелом перевязью и вовсе носил штатский сюртук; их ротный офицер где-то потерял свою треуголку, а его щеки заросли густой двухдневной щетиной. Австрийцы приближались, а Винсент все прикидывал: сколько же их?
— Их раз в десять больше чем нас, — пробормотал Ронделе.
— Не преувеличивай, — хорохорясь, ответил Паради.
Неприятель вот-вот должен был поравняться с корявым деревом, выбранным для ориентира. Солдаты снова вскинули ружья к плечу, самые нетерпеливые уже поглаживали пальцем спусковой крючок.
— Огонь! — скомандовал офицер и сделал отмашку саблей.
Паради выстрелил и почувствовал, будто его по плечу дубиной огрело — настолько сильна была отдача. Он опустился на колено, чтобы не мешать стрельбе товарищей со второй линии. Винсент палил на удачу, прямо перед собой на уровне груди, и не знал, попал в кого-либо или нет.
— Огонь!
Громыхнул следующий залп, но Паради ничего не видел, перезаряжая ружье под прикрытием кромки ложбины. Он надорвал зубами бумажный картуш, высыпал порох в горячий ствол, шомполом загнал пыж из оболочки картуша, следом закатил пулю. На все уходило около трех минут, и для Винсента это время было чем-то вроде передышки. Над его головой продолжали грохотать выстрелы. А что же австрийцы? Паради еще не видел раненых. Когда пришел его черед подняться для стрельбы, пороховой дым рассеялся, но австрийцев нигде не было видно, они снова скрылись за холмами.
На самом деле все происходило не так, как представлялось Винсенту Паради: австрийцы перегруппировывались согласно разработанному плану. То, чего не знал простой пехотинец, стреляя наугад в чистое поле, обнаружил маршал Массена. С вершины колокольни в Асперне ему открывалось все поле боя. Задевая бронзовый колокол, он переходил от одного окна к другому и через узкие стрельчатые проемы наблюдал за перемещениями войск противника: три огромных армейских крыла, строго сохраняя боевые порядки, охватывали деревню широкой дугой, один конец ее упирался в болота у излучины Дуная, а другой терялся посреди Мархфельдской равнины, может, даже за Эсслингом. То тут, то там тесный строй наступающих раскалывался, и вперед выдвигались десятки артиллерийских упряжек; оседлав свои пушки и зарядные ящики, канониры ехали на них, как на лошадях. Бледный и безмолвный, Массена стегал стены хлыстом, судорожно сжатым в правой руке, и проклинал себя за то, что не приказал устроить бойницы в стенах и вырыть широкие траншеи, чтобы хоть ненадолго задержать неуклонное продвижение войск эрцгерцога. Маршал понимал, что Карл рассчитывал окружить деревни, разрушить мосты, блокировать тридцать тысяч французских солдат, оказавшихся на левом берегу Дуная и, лишив их подкрепления, уничтожить за счет тройного превосходства в живой силе. К нему пришло осознание того, что отныне дальнейшее развитие событий будет зависеть от его собственных решений. Сбегая вниз по винтовой лестнице колокольни, Массена крикнул сопровождавшему его адъютанту:
— Они собираются взять нас в осаду и стереть в порошок!
— Кто бы в этом сомневался, — ответил Сент-Круа.
— Все ясно, как божий день! У вас два глаза, не так ли? Что бы вы сделали в этом случае?
— Прежде всего, я бы постарался защитить мосты, господин герцог.
— Этого недостаточно! Что еще?
— Ну...
— Вы видели в Баварии медведей?
— Медведей? Издалека.
— Что, по-вашему, делает раненый медведь? Облизывается и засыпает?