Бессьер заговорил повышенным тоном, чего раньше никогда себе не позволял:
— Это я гарцую? А ты? Я что-то не видел тебя в схватке с уланами!
— Пока одни дерутся, другие предпочитают шпионить и доносить!
Намек был грубым и предельно ясным. Тем самым Ланн подбросил хвороста в костер старой неприязни. Когда-то, став на сторону Мюрата, Бессьер сообщил императору, что Ланн на двести тысяч франков превысил кредит на экипировку консульской гвардии, которой тогда командовал. Наполеон тут же снял Ланна с должности, а Мюрат женился на Каролине[82]. Этой ночью в горящем Асперне взаимная ненависть обоих маршалов выплеснулась наружу.
— Ну, это уж слишком! — воскликнул Бессьер. — Я требую сатисфакции!
Скрестив на груди руки, Массена ждал завершения ссоры, но Бессьер выхватил из ножен шпагу. Ланн тут же последовал его примеру. Дуэль становилась неизбежной. Тогда Массена встал между ними:
— Довольно! — властно произнес он.
— Он меня оскорбил! — в ярости крикнул Бессьер.
— Предатель! — рявкнул в ответ Ланн.
— На глазах у противника? Вы собираетесь выпустить друг другу кишки на глазах у противника? Приказываю разойтись! Здесь я командую, вы оба у меня в гостях! Шпаги в ножны, немедленно!
Несостоявшиеся дуэлянты повиновались.
Бессьер молча отвернулся и, дрожа от ярости, пошел к своим кавалеристам. Массена взял Ланна за руку:
— Ты слышишь?
— Нет! — хмуро буркнул Ланн.
— Тогда прочисть уши, чертов осел!
Где-то в ночи флейты играли ритмичную мелодию. Ланн тут же узнал ее и почувствовал, как его охватывает нарастающее волнение.
— Твои люди играют «Марсельезу»? — спросил он Массену.
— Нет. Это австрийцы, что стоят лагерем на равнине. Ночью музыка далеко разносится.
Они молча слушали бывший гимн Рейнской армии[83], разнесенный по всей революционной Франции марсельскими добровольцами. Эта песня повсюду сопровождала Революцию и ее солдат, но после провозглашения империи была запрещена специальным декретом как вульгарная и подстрекательская. Ланн и Массена избегали смотреть друг другу в глаза. Они хорошо помнили о своей былой восторженности. Но теперь оба были герцогами и маршалами, а их земельные владения и состояния заставляли зеленеть от зависти потомственных аристократов, однако именно «Марсельеза» в свое время подняла их и отправила в бой. А сколько раз они во все горло распевали ее куплеты, чтобы в тяжелые минуты набраться мужества и отваги?
Ланн чуть слышно напевал слова припева, слушая знакомую музыку, доносившуюся из вражеского лагеря: австрийцы либо провоцировали их, либо считали, что сами ведут освободительную войну против деспотизма. Массена и Ланн думали об одном и том же, вспоминали те же события, испытывали одинаковые эмоции, но все это держали при себе. Взволнованные, с серьезными задумчивыми лицами, оба маршала молчаливо вслушивались в звуки марша. Когда-то они были молодыми и нищими, и их переполняло чувство патриотизма. Когда-то они обожали эти воинственные строки. Именно об этом напоминали им австрийцы «Марсельезой», звучавшей то ли оскорблением, то ли упреком.
Хрипы, стоны, рыдания, крики и вопли раненых, свезенных на остров Лобау, на санитаров давно не действовали. Их чувства притупились от чужих страданий, и теперь эти люди в разнородной униформе равнодушно отгоняли ветками мух, роившихся над открытыми ранами. В длинном окровавленном фартуке, с руками по локоть в крови, доктор Перси изменился до неузнаваемости, от его добродушия не осталось и следа. В большом шалаше из жердей и камыша, названном полевым госпиталем, работа шла, как на конвейере: ассистенты доктора безостановочно подносили к столу, который притащили бог весть откуда, раздетых, едва живых солдат. Помощниками доктор обзавелся благодаря настойчивости и ругани с командирами линейных частей. Поскольку в большинстве своем его новоиспеченные ассистенты никогда не занимались хирургией, а сам доктор в одиночку не мог обработать огромное количество пациентов с самыми разными ранениями, он прямо на телах корчившихся от боли солдат мелом помечал места, где следовало пилить. И его случайные ассистенты пилили. Иногда они выходили за пределы суставов, задевали живую кость, во все стороны хлестала кровь, а пациент терял сознание. Многие умирали от остановки сердца или обильного кровотечения из нечаянно перерезанной артерии. Доктор кричал:
82
83
Изначально