В разгар боя Ланн забыл обо всем на свете. Маршал превратился в простого рубаку: орал, надсаживая глотку, знаками приказывал своим людям идти дальше, сам бросался вперед и увлекал их за собой. Удары сыпались на него со всех сторон — один даже сорвал с груди орден, — но Ланн мастерски отражал их, тут же рубил и колол в ответ. Его разгоряченная лошадь ни миг не оставалась на месте: то вертелась, как волчок, повинуясь властной руке всадника, то мчалась на вражеских артиллеристов или пехотинцев, построившихся в каре. И тогда раздавался его боевой клич, а шпага в руке превращалась в разящую без промаха молнию. Рассерженными шмелями гудели вокруг пули, однако Ланна это нисколько не заботило. Он выхватил у кого-то из рук древко знамени с изображением черного орла на желтом фоне и заостренным навершием, как копьем, пробил грудь оказавшегося рядом австрийского лейтенанта. На взмыленном коне на помощь примчался Сент-Илер и вонзил шпагу в спину гренадера в белом мундире. Прикрывая друг друга, генерал и маршал на пару продолжали разить врага. Вдохновленные таким примером, их солдаты усиливали натиск, и противник, который сначала отходил, сохраняя боевые порядки, запаниковал и кое-где обратился в беспорядочное бегство. Плотный строй австрийцев заметно поредел; то тут, то там в нем стали появляться обширные бреши.
— Мы побеждаем, Сент-Илер, — тяжело дыша, крикнул Ланн и указал шпагой в тыл австрийской армии: там, в сотне метров от передовой, офицеры палками гнали беглецов обратно в бой.
— Император был прав, ваше превосходительство, — отозвался Сент-Илер, не теряя бдительности.
— Да, император был прав, — повторил Ланн и окинул взглядом боле боя.
Оба с удвоенной яростью ринулись в гущу сражения, их шпаги снова разили без промаха и не знали пощады. Маршал и его генерал, казалось, были заговорены — их не брала ни пуля, ни клинок. Неожиданно на правом фланге появилась кавалерия князя Лихтенштейна, чтобы обеспечить отход австрийской пехоты и не дать ему окончательно превратиться в беспорядочное бегство, но французские егеря встретили ее плотным ружейным огнем, а кирасиры Бессьера заставили отступить. Издалека еще долго слышался металлический лязг от ударов сабель по кирасам. «Все как под Экмюлем! — мелькнуло в голове у Ланна. — Они используют кавалерию лишь для прикрытия отступающей пехоты. Мой друг Пузе, мой брат и учитель, сказал бы, что противник трусоват или не уверен в своих силах! Вечером мы отпразднуем в Вене победу!» Маршал подумал о красавице Розали, свежей постели, обильном ужине и сне без кошмаров. А еще он думал об оставшейся во Франции герцогине Монтебелло, видел перед собой ее лицо, ее улыбку. «Ах, Луиза-Антуанетта...» — шепнули его губы. И Ланн снова окунулся в битву.
Генерал-майор Бертье отправил Лежона навстречу Даву, чтобы поторопить его. Направляясь к коновязи, полковник подозвал своего ординарца:
— Ты едешь со мной на правый берег. Отправишься в Вену и передашь мадемуазель Краусс вот это письмо, — Лежон протянул ему конверт.
— Слушаюсь, господин полковник, — вытянулся в струнку ординарец, довольный тем, что не придется лезть под пули. Он расстегнул пуговицу доломана и сунул письмо за пазуху.
Они вскочили в седла. Не дожидаясь команды, ординарец пришпорил свою лошадь. Та захрапела, вскинулась на дыбы, а потом галопом понеслась к большому наплавному мосту.
— Не так быстро, ухарь!
Плеск волн заглушал голос Лежона, поэтому вырвавшийся вперед ординарец не слышал его. Несколько раз полковнику казалось, что этот дурень вот-вот свалится в воду вместе с лошадью и его письмом — Дунай нещадно трепал и раскачивал переправу. Однако все обошлось, ординарец уже выезжал на правый берег. Он повернулся в седле, отсалютовал полковнику и пустил лошадь вскачь навстречу войскам Рейнской армии. Сквозь поредевший туман Лежон разглядел на горизонте высокий шпиль колокольни собора Святого Стефана, и у него отлегло с души: наконец-то Анна получит его письмо. Полковник перевел взгляд на правый берег Дуная, где маршировали бесконечные колонны солдат Даву, катились артиллерийские упряжки, повозки с боеприпасами и обоз с провизией. Несколько конных егерей в темно-зеленой униформе и черных меховых шапках, надвинутых на лоб, первыми ступили на шаткий настил моста, испытывая его на прочность. Лежон дал своей лошади шенкеля и, пустив ее шагом, поехал навстречу разведчикам. Копыта животного твердо ступали по мокрым, кое-где расходящимся доскам.