— Она очень разволновалась, бедняжка. Немного вина пойдет ей на пользу...
Анри жестом остановил его, забрал стакан и выпил.
— Прежде всего, ей нужен отдых.
— Да, без привычки война плохо влияет на людей.
Лейтенант отрезал толстый ломоть паштета и продолжил свою болтовню:
— Уж поверьте, ей далеко до любовницы герцога Монтебелло. Она приехала на остров и даже спросила у меня, потому что я как раз был там...
— Спасибо, лейтенант, спасибо, — прервал разговорчивого ординарца Анри, намереваясь помочь доктору Карино проводить Анну Краусс в ее комнату, но девушка нервным жестом остановила его. Доктор извинился за нее, воздев глаза к потолку. Когда за ними закрылась дверь кухни, Анри подобрал письмо Лежона, разгладил его, но прочитать не смог.
— Вы понимаете по-немецки, лейтенант?
— Нет, месье Бейль, сожалею. Я малость говорю по-испански, что есть, то есть, и то благодаря участию в испанской кампании вместе с господином полковником, но немецкого не знаю, еще не успел выучить.
И он обрушил на Анри свои рассуждения по поводу неимоверных трудностей этого языка.
Винсенту Паради снились простые, бесхитростные сны. Их даже трудно было назвать сновидениями, они походили скорее на лубочные картинки, причем всегда одни и те же. Эти сны возвращали его в родную деревню, показывали знакомые с детства холмы, захламленный двор, где отец смешивал перегнившие листья с навозом, чтобы удобрить землю. Семья жила тем, что выращивала на своем наделе, и на протяжении многих лет этого было достаточно. В прошлом году забили кабана; такое редкое событие запоминалось надолго, тем более, что в нем участвовали соседи. Кабана разделали, а мясо сложили в кадку для засолки. Соль дал староста деревни. Он особенно не вникал в тонкости ведения отчетных книг и реестров, зато хорошо понимал, что надо прятать молодежь от господ из города, особенно от тех, кто носился с идеей осушения окрестных болот. Народ в деревне жил привычной, однообразной жизнью, рождался и умирал своей смертью, но однажды нагрянули жандармы с солдатами и забрали самых крепких парней на войну. Винсенту не повезло, как и старшему брату. Откупиться от рекрутчины тоже не удалось — в семье каждое су было на счету; а следовать примеру Брюа, дружка, ишачившего в деревенской дубильне, совсем не хотелось. Сообразительный Брюа нашел оригинальный способ откосить от армии. Широко улыбаясь беззубым ртом, он говорил: «Как видишь, я вырвал себе все зубы до единого. Без зубов картуш с порохом не разорвешь, а раз так, то армии ты не нужен!» Не пожелав расстаться с зубами, Винсент покорно побрел за сержантами.
— Эй, копуша! Подъем!
Башмак на деревянной подошве толкнул его в плечо. Рядовой Паради открыл глаза и широко зевнул: над ним возвышался санитар Морийон, командовавший солдатами, прикомандированными к полевому госпиталю. К ним, согласно приказу доктора Перси, со вчерашнего дня относился и Винсент.
Паради приподнялся, опершись на предмет, послуживший ему подушкой, и про себя равнодушно отметил, что это был труп. Винсента такое открытие нисколько не взволновало — уж чего-чего, а трупов за последнее время он насмотрелся предостаточно. Он лишь пробормотал себе под нос: «Покойся с миром, товарищ. Может, скоро свидимся...» Не чувствуя привычной тяжести оружия, Винсент налегке последовал за Морийоном, как когда-то за сержантами, явившимися по его душу. Санитарный батальон состоял, главным образом, из гражданских лиц — деревенских недотеп и городской шпаны, готовой на все ради звонкой монеты. Доктор Перси платил им из своего кармана и использовал по своему усмотрению. Их задача сводилась к одному: идти позади повозок с большими колесами и подбирать раненых. В каждую команду входили также два фельдшера. Они определяли серьезность ранения, и в соответствии с их решением тяжелораненых отправляли в полевой госпиталь, разбитый на опушке небольшой рощи, а всех остальных эвакуировали на остров Лобау.
Санитарные повозки проехали мимо лагеря для легкораненых, устроенного на берегу Дуная. Несколько сотен измученных, искалеченных людей прикрывались от палящего солнца пучками камышовых листьев. Кто-то из страдальцев подползал к самой реке и блевал в воду, кого-то трясло в судорогах; раненые стонали, кричали, хрипели в агонии, бредили, пытались схватить санитаров за одежду, проклинали все на свете. Среди них было немало и тех, кто хотел свести счеты с жизнью, поэтому у раненых отбирали оружие — сабли, штыки, ножи — все, чем можно было вскрыть вены и навсегда прекратить невыносимые страдания.