— Ваше величество, прошу простить меня...
— Coglione! Я вас прощаю, однако проводите нас к берегу!
Ночной ветер шелестел листвой в кронах деревьев, раскачивал ветви вязов и гибкие плети ив. В темноте особенно жутко звучали стоны и хрипы тысяч раненых, рядами уложенных на покатом берегу. Лежон и Перигор шли впереди, стараясь не отрываться от императора, Бертье и сопровождавших их офицеров свиты.
— Лодка готова, сир, — сказал Бертье, держась рукой за плечо Коленкура. Шталмейстер шел чуть впереди и, прежде чем сделать шаг, носком кавалерийского сапога пробовал перед собой землю.
— Perfetto!
— Я лично отобрал четырнадцать гребцов, двух лоцманов, пловцов...
— Пловцов? Perché?
— Если лодка вдруг перевернется...
— Не перевернется!
— Хорошо, не перевернется, но нужно предусмотреть все, даже самое худшее.
— Я ненавижу худшее, Бертье, чертов вы осел!
— Да, сир.
Наполеон и его свита благополучно спустились к вздувшейся реке, где у самого берега покачивалась большая лодка. Император достал из жилетного кармана часы и щелкнул крышкой:
— Ровно одиннадцать...
В темноте река была едва различима — тонкий серпик нарождавшейся луны почти не давал света, — но ее грозный гул заставлял напрягать голос. Волны с силой разбивались о берег острова, и в воздухе висела плотная водяная взвесь.
— Бертье! — крикнул император, стараясь перекрыть плеск реки и свист ветра. — Я продиктую приказ об отступлении!
— Лежон! — в свою очередь заорал Бертье, оборачиваясь в поисках адъютанта.
Перигору удалось зажечь факел, укрывшись от ветра в густом подлеске. Лежон сел на влажную траву, положил на колени ташку, а секретарь из свиты подал ему лист бумаги и перо. Полковник писал при тусклом, колеблющемся свете; местами ему приходилось импровизировать, поскольку отдельные слова терялись в шуме реки и ветра. Войскам Массены и Бессьера предписывалось в полном составе отступить на остров Лобау. После того, как вся армия окажется в безопасном месте, следовало разрушить малый мост, а понтоны и опоры увезти на повозках для последующего использования при ремонте основного моста.
Когда Лежон поставил последнюю точку, Бертье подписал приказ, а секретарь высушил чернила, посыпав документ горстью мелкого песка. Наполеон спустился к реке, где крепкие гренадеры, стоя по колено в воде, придерживали лодку, не давая ей слишком сильно плясать на волнах. Двое гвардейцев взяли императора под руки и перенесли в лодку. Перигор передал факел одному из лоцманов. Тот отдал короткую команду, и весла гребцов опустились в воду. Бертье, Лежон и те из офицеров свиты, кто остался на острове, смотрели, как лодка удаляется от берега. Какое-то время они еще различали бесстрастное лицо императора, трепещущие на ветру полы его редингота, но потом факел погас, задутый сильным порывом ветра, и император исчез в абсолютном мраке, словно его поглотило ненасытное чрево Дуная.
Императорский приказ об отступлении Лежон должен был срочно доставить Массене, но полковник остался без лошади. Еще вечером его кобылица подвернула ногу, и, поскольку его ординарец, возвращаясь из Вены, застрял на правом берегу, полковник безропотно доверил ее слуге Перигора, который не имел ни малейшего понятия, как ухаживать за лошадьми. Время шло. Медлить было нельзя. Неожиданно на глаза Лежону попался сапер, тянувший за повод лошадь убитого венгерского гусара. Полковник в два шага оказался рядом и положил руку на шею испуганного животного.
— Мне нужна эта лошадь.
— Но она принадлежит моему лейтенанту.
— Я беру ее на время!
— Не знаю, понравится ли это моему лейтенанту...
— Где он?
— Работает на большом мосту.
— Время не терпит! К тому же лошадь краденая.
— Да нет же! Это военный трофей.
— Не пройдет и часа, как я верну ее.
— Мне бы не хотелось брать на себя ответственность...
— Если я не приведу лошадь обратно, то заплачу за нее.
— А почем мне знать, что вы не обманете?
Разговор с бестолковым солдатом вывел Лежона из себя. Он сунул ему под нос письмо за подписью генерал-майора, адресованное маршалу Массене. У сапера отвисла челюсть, и он выпустил из рук повод. Не давая ему опомниться, Лежон вскочил в красное седло, отделанное золотой бахромой и мехом, развернул лошадь и поехал навстречу нескончаемому потоку раненых, продолжавших прибывать на остров. Чем ближе он подъезжал к малому мосту, тем плотнее становилась людская река, но Лежон, понукая лошадь, протискивался сквозь толпу. Полковник без колебаний расталкивал, а то и сбивал с ног фузилеров с перевязанными головами, безруких, хромых, увечных, а те лишь бессильно грозили ему кулаками или же били по сапогам. У самого моста сутолока была просто неимоверная. Люди сбились в плотную, практически неподвижную массу.