Жара в эти дни стояла невыносимая. Раны начали гноиться, отравляя зловонием воздух в комнате. Опасаясь миазмов[102], один из слуг сбежал, второй заболел, и Марбо, верный Марбо остался один у изголовья маршала. За бесконечными хлопотами он забывал обрабатывать собственную рану, и бедро у него начало распухать и воспаляться. Капитан не смыкал глаз ни днем, ни ночью. Он, как мог, помогал докторам Иванну и Франку, хирургу австрийского двора, который добровольно предложил свои услуги французским коллегам. Ничего не помогало. Маршал Ланн бредил, ему казалось, будто он по-прежнему находится на Мархфельдской равнине. Он отдавал приказы воображаемым адъютантам, отправлял батальоны в туманную кисею, постоянно слышал гром пушек. Вскоре раненый перестал узнавать окружающих, начал путал Марбо с покойным Пузе.
Наполеон и Бертье каждый день навещали его и, пока были рядом с больным, не отнимали от лиц носовых платков, чтобы не чувствовать ужасной вони гниющей плоти. Император молчал, а Ланн смотрел на него, как на незнакомого человека. За всю неделю он произнес в присутствии Наполеона лишь одну осмысленную фразу: «Ты никогда не станешь могущественнее, чем сейчас, но ты можешь сделать так, чтобы тебя стали больше любить...»
Венцы не могут долго жить без музыки. После сражения прошла всего неделя, но в Венском театре был аншлаг. Французские офицеры занимали четыре ряда лож. Зачастую их сопровождали прелестные австриячки в сильно открытых платьях с пышной отделкой. Дамы с обнаженными плечами и грудью, едва не выскакивающей из глубокого декольте, жеманно переглядывались и обмахивались веерами из страусиных перьев. В этот вечер давали мольеровского «Дона Жуана» в переложении для оперы. Сганарель[103] появлялся на сцене, распевая арию, декорации менялись прямо на глазах. Деревья в саду — очень похожие на настоящие — поворачивались и превращались в колонны из розового мрамора, кусты становились кариатидами, трава сворачивалась, и под ней оказывался восточный ковер, небо меняло цвет, с колосников спускались огромные люстры, скользили перегородки, раскладывались лестницы. Множество хористов в костюмах домино изображали на необъятной сцене бал-маскарад, а дона Эльвира пела текст приглашения, полученного от дона Жуана. Зрители активно участвовали в спектакле: отбивали такт, вскакивали с мест, выкрикивали «браво», аплодировали, вызывали на бис исполнителей особенно понравившихся арий. Анри Бейль и Луи-Франсуа Лежон, затянутый в парадный мундир, получали истинное удовольствие от такого чисто венского представления. На водах в Бадене полковник не забыл Анну, однако его боль и злость поутихли, и молодым светловолосым прелестницам удалось отвлечь его от тягостных дум. Сидя в ложе, друзья живо обменивались мнениями относительно исполнения вокальных партий и декораций. Мадам Кампи, игравшая дочь командора, показалась им чересчур тощей и неприятной, но ее голос очаровал их обоих.
— Дай-ка мне твою зрительную трубу, — попросил Анри.
Лежон протянул ему инструмент, которым пользовался в Эсслинге, чтобы следить за передвижениями австрийских войск. Анри поднес окуляр к глазу, потом вернул зрительную трубу полковнику.
— Обрати внимание на хористку, что стоит третьей слева.
— Хорошенькая, — согласился Лежон, разглядывая указанную особу. — У тебя есть вкус.
— По отношению к Валентине «хорошенькая» — не то слово. Красивая — да, блистательная — да, игривая, зачастую смешная.
— Ты мне представишь ее?
— Без проблем, Луи-Франсуа. Когда пойдем за кулисы.
Анри не стал уточнять, что Валентина была болтлива, как сойка, назойлива и несдержанна, но именно она со всеми своими недостатками сейчас больше всего подходила Луи-Франсуа. Валентина была полной противоположностью Анны Краусс.
Тем временем, действо под названием «Дон Жуан» продолжалось, но от Мольера в нем оставалось все меньше и меньше. В последнем акте, когда статуя командора уходила под землю, дона Жуана хватала стая рогатых демонов. На сцене начиналось извержение Везувия, и потоки лавы, очень похожей на настоящую, текли до просцениума. Демоны с улюлюканьем бросали героя в кратер вулкана, и занавес опускался.
Анри потащил Лежона за кулисы. По пути им встретились полуодетые актрисы, буквально таявшие от пылких комплиментов своих обожателей. «Мне кажется, будто я попал в артистическую театра „Варьете“», — улыбаясь, шепнул приятелю Луи-Франсуа. Действительно, здесь, как в Париже, соседствовали драматические актеры, нимфы, театральные критики и светские сплетники. Анри хорошо знал дорогу. Валентина делила уборную с другими хористками, и когда мужчины вошли, девушка разгримировывались. На ней была лишь тонкая туника, тем не менее, она без смущения протянула Лежону руку для поцелуя.
102
До открытия микроорганизмов считалось, что причина болезни в виде каких-то газов —
103