Теперь, пока Милосердова в эти секунды справлялась со своим состоянием, Лидия Ксаверьевна, глядя на нее, сидевшую рядом, сжавшуюся в комок, поняла не столько сознанием, сколько чутьем — сейчас что-то должно произойти, вероятно значительное, важное, что, пожалуй, изменит в корне их отношения. И Лидия Ксаверьевна с интересом ждала этого, не желая ненароком спугнуть состояние Милосердовой.
— Извините, Лидия Ксаверьевна, — сказала наконец Милосердова, — мою слабость извините… — Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой, растянутой. — Вы так сказали, с чувством, проникновенно, и вот… — Она опять примолкла, справляясь со своим состоянием. — Вроде бы обычные слова, слова о деле — чего, казалось бы? А я еле усидела, чуть не разрыдалась. Еще бы немного… Взгляд Милосердовой был напряженным, чуть приподнялись, изогнувшись, тонкие брови, влажная мягкость еще не улетучилась из глаз.
— Не могу я, не могу больше, — выдавила она с трудом, с болью, не шевельнув ни одним мускулом лица, и повернулась к Лидии Ксаверьевне: — Где взять сил, чтоб дальше так держаться? Вот все и наплыло! Живу, а как? Только называется…
— Что с вами?.. Что, голубушка?.. Ну-ка вот что, может быть, вместе разберемся? — уговаривала Лидия Ксаверьевна, обняв за вздрагивающие плечи Милосердову.
— Да нет, так… Прошлое. Что было, того уже нет. Только уважение к человеку, а было…
— Уважение — тоже великое дело! — отозвалась Лидия Ксаверьевна. — В нашем возрасте особенно… Я сейчас водички вам!
На столике стоял графин с водой. Лидия Ксаверьевна поспешила к нему.
Валеев подъехал без пятнадцати три. Его светлую «Волгу» Максим, сидевший за домашним заданием, увидел в окно, как только она остановилась у калитки. Он давно поджидал ее и, решительно сгребая тетрадки и книжки со стола, заталкивая их в портфель, крикнул Лидии Ксаверьевне, возившейся на кухне, так громко, будто сообщал о чем-то диковинном, поразительном:
— Мама, Федор Андреевич приехал! Давай быстрей!
Закрыть портфель, бросить его на диван в столовой было делом секундным. На пороге кухни он появился — Лидия Ксаверьевна еще вытирала руки.
— Мама, не может же генерал нас ждать, — строго и резонно рассудил он. Лидию Ксаверьевну всегда удивляла в сыне недетская, взрослая рассудительность, и сейчас, радуясь этому, улыбнувшись внутренне и вместе с тем стараясь не выдать себя, сохранить серьезность, торопливо откликнулась:
— Сейчас, сейчас, Максим!
Она сознательно подчеркнула эту свою серьезность отношения к нему, назвав сына строгим, а не каким-нибудь, как могла бы, уменьшительным именем.
Встретил их Валеев возле калитки. Невысокий, но упругий, плотный, весь черный, смуглый по-восточному; теперь, когда на нем генеральская светлая тужурка, чернота, смуглость оттенялись резко.
— Самолет на подходе, минут пятнадцать еще, — сказал он. — Как раз и приедем. — Он открыл заднюю дверцу, помог сесть Лидии Ксаверьевне. Максим проворно юркнул сам.
В машине, полуобернувшись к Лидии Ксаверьевне, положив широкую, тоже загорелую, оливковую руку на спинку сиденья, Валеев заговорил как раз об утренней передаче, о договоренности Советского правительства и правительства США. Лидия Ксаверьевна напряглась, стараясь слушать его, не пропустить неторопливые валеевские определения, что это «новая веха», «событие, определяющее многое», однако воспринимала слова поверхностно — они словно оседали где-то в ушах, наталкивались на незримый барьер и не доходили до сознания. То состояние тревоги, возникшее еще утром, после примолкшее, сглаженное дневными заботами, вновь неодолимо открылось. Ей казалось, что оно выветрилось, отошло на задний план, особенно после разговора с Милосердовой; Лидия Ксаверьевна потом, уйдя из Дома офицеров, расставшись у поворота с Милосердовой — той надо было идти на работу, в свою лабораторию, — думала только о судьбе, о нелегкой доле, выпавшей этой женщине. Там, в гримерной, Милосердова с облегчением, с легкостью, окрашенной какой-то внутренней болью, словно доставлявшей ей самой известную радость, — и она еще красивее была в этой боли, — рассказывала и рассказывала о себе, шаг за шагом, деталь за деталью…
Теперь затеянный Валеевым разговор вновь вернул ее против воли к тому прежнему утреннему состоянию: беспокойство, тревога всплыли острее, усилились, и Лидия Ксаверьевна, слушая Валеева, его размеренные фразы, вновь пыталась безуспешно разобраться в этом состоянии — откуда и почему оно?
— Вот и задержали Георгия Владимировича в столице, — шевельнулся на переднем сиденье Валеев, — думаю, по этой же причине.