Ночевали Звягинцев и Бондарин на будущей жилой площадке полигона: у Шубина возле самой реки стоял домик. Угощал Шубин ухой и дичатиной.
Утром Звягинцев объявил:
— Теперь по точкам, по будущей позиции! Посмотрим, Сергей Александрович, был ли смысл срывать ваш отпуск в прошлом году, отзывать с берегов благодатного Черного моря. Так, Петр Филатович? — Он обернулся к Бондарину.
И хотя в игривом тоне, в веселых искристых глазах Звягинцева сквозила шутливость, но в том, как он обратился к Бондарину, был намек на что-то известное им двоим. И Звягинцев подтвердил мелькнувшую у меня мысль, повернулся ко мне улыбчивым полным лицом:
— А то некоторые высказывают сомнения в сроках экспериментального пуска!
Бондарин не остался в долгу, пыхнул дымом:
— Если кроме меня есть еще некоторые, то мои акции повышаются!
Грохнул раскатистый смех Звягинцева: ответ Бондарина был оценен.
К вечеру, уже на аэродроме, куда прилетели после облета точек, Звягинцев, будто обращаясь ко всем (но я-то понимал: его вопрос в первую очередь ко мне!), спросил:
— Так как будем решать со сроками?
Попыхивал сигаретой Бондарин, сжав ее сухими прокуренными пальцами, морщился. Наконец Звягинцев вскинул взгляд на меня:
— Как реально, Сергей Александрович?
— Я уже говорил: ориентировочно — полтора года.
Повеселев, оживившись, Звягинцев, оглядывая всех, вновь спросил:
— Так что, принимается?
Отвечать на этот вопрос мог только Бондарин, и он ответил:
— Коль поставщик так считает, заказчику остается соглашаться. Давайте будем докладывать.
21 мая
Пришла телеграмма через Шубина: мне предписывается прибыть в Москву. Подписал Звягинцев. Странно, почему не шеф, не Бутаков?
Что бы это значило?
Сумрачные знакомые коридоры серого здания КБ петляли причудливо, и Умнов привычно, автоматически следуя поворотам, шел из лаборатории в административный корпус. Вчера, прилетев из Шантарска, он позвонил Бутакову. Ответила Асечка, протяжно и обрадованно:
— С приездом, Сергей Александрович! Очень, очень приятно, что вы в Москве. Соединяю с Борисом Силычем.
Выслушав Умнова о том, что получил телеграмму и удивлен, что она за подписью Звягинцева, Бутаков не выразил никаких эмоций, был предельно краток:
— Завтра, пожалуйста, к десяти. Разберемся во всем.
Теперь Умнов шел и думал о том, что его ждет там, у шефа, и о том, что увидит сейчас Асечку, думал рассеянно, вразброд. Да, Асечка… За эти годы она сдала, раздобрела, платья шьет глухие — с рукавами, стоячими воротничками: не хочет открывать рыхлые, располневшие руки и предательские складки на шее.
У Бориса Силыча тоже немало изменений: виски совсем побелели, белизна пошла активно вверх, припорошила всю голову, морщины глубже прорезали впалые щеки, но шеф — членкор академии по отделению радиотехники, генерал, пусть и не носит форму. Только на банкете, всего единственный раз, видел его Умнов в сверкающем новеньким шитьем зелено-голубом мундире, а после — штатский костюм и те же белые сорочки: казалось, Бутаков умудрялся менять их на дню по нескольку раз…
В коридоре много попадалось незнакомых людей, встречные здоровались, раскланивались с Умновым, но чаще он их не знал и только кивал в ответ — где-то, выходит, виделись: на совещании, рабочем заседании… И думал: «Махиной, махиной стало КБ! Борис Силыч развернулся грандиозно, с размахом. Замышляет какие-то новые дела, но держит пока в секрете…»
Теплом обдало Умнова, когда он открыл дверь приемной; тепло шло от рубчатого электрообогревателя, замаскированного в углу: Асечка мерзла, и эту слабость — включать электрообогреватель — позволяла себе и весной. Какой-то беспокойный букет духов и кремов витал в приемной, не назойливо и не остро, вызывая легкое головокружение, истому. Асечка восседала на своем месте, малиновое платье обтягивало пополневшую фигуру, стоячий воротник, будто у испанских грандов, подпирал под самые мочки ушей. На столе — бумаги, блестевшая хромом новая машинка с широкой кареткой.
— О, Сергей Александрович! — расширила Асечка глаза. — Вы же на себя не похожи! Боже! Задубел, обветрился!..
— Отмоемся, Асечка! По интиму принимает Борис Силыч?
— Официально, Сергей Александрович, вы же знаете…
— Нет, Асечка, даже не догадываюсь.
— Ну, Сергей Александрович, так уж и не догадываетесь! Там, — секретарша скосила кокетливо глаза на дверь в глубине тамбура, обитую черным дерматином, — Борис Силыч не один.